Читать интересную книгу А счастье пахнет лавандой! - Бернадетт Стрэхн

— Я подумала о чем-нибудь покрепче. — Безрассудная просьба, но Иви не теряла надежды, что в результате ежегодных путешествий через канал немного французского вина осело в Сурбитоне.

Не тут то было. Ей в руку всунули очень маленькую порцию шерри. После этого близнецов в срочном порядке удалили, предусмотрительно позаботившись, чтобы их одуревшая от ликера тетя ничего плохого с ними не сотворила.

Бет уселась напротив Иви, и пока Иви восхищалась ее дорогими, исключительного покроя брюками, выхватила бокал из руки сестры и вылила его содержимое в свой.

— Ты же не пьешь, — прошептала изумленная Иви.

Бет вернула бокал в застывшую от изумления руку сестры, пока не заметила Бриджит. Иви хмуро посмотрела на сестру, которая одними губами произнесла: «Извини».

Точно так же, как Иви была шатенкой, Бет была блондинкой, и ее гибкий стройный стан совсем не походил на мягко округлую фигурку Иви. О таком загаре, как у Бет, можно было только мечтать, и вот сегодня ее коричневатые плечи так лоснились, оттененные безукоризненно белой кофточкой, что казалось, что она только что сошла с яхты. Бет всегда была элегантной, взрослой, с тем «богатым» видом, что определяется безошибочно, поэтому не было ничего удивительного в том, что на фоне такой красоты и ума Иви, проходя тяжкие пути взросления и гормонального созревания, увязла в трясине зависти. Произошло это в значительной степени и благодаря их маме, представления которой о детской психологии были весьма поверхностными; в то время как на Бет обрушивались целые горы похвал, Иви довольствовалась лишь краткими замечаниями в адрес собственных недостатков.

А уж их у нее хватало.

Иви могла в этом признаться даже сама себе, и самым большим достижением ее школьных лет был постоянный страх. Приобщение к мудрости в Воскресной школе не развило в ней уважения к власти. Когда папа открыл конверт с результатами ее школьных экзаменов, в глазах у него зарябило от сплошных «G»[8].

Так что Иви было за что ненавидеть эту красавицу и отличницу — свою старшую сестричку. Но она ее не ненавидела, и, вероятнее всего, по той простой причине, что Иви мало волновали ученые степени. А может, еще и из-за того, что все молодые люди, которых привлекала Бет, были, по мнению Иви, до того красивы, богаты и неимоверно скучны, что она, завидев их, старалась побыстрее улизнуть из дома. Маркус оказался тем, в ком воплотились все их черты. Он был смугл, обеспечен и умел заговаривать зубы. Иви всегда считала, что от зубных врачей нужно держаться подальше, и посещала их только тогда, когда боль становилась нестерпимой; Бет же выбрала себе дантиста в спутники жизни. Иви просто не способна была раздеться перед человеком, который проводит весь день, засунув руки в чужие рты, в какой бы кругленькой сумме ни выражалась его зарплата.

Возможно, прочность отношений супругов основывалась на том, что у Бет была холодная голова и если не горячее, то доброе сердце. Сестры не были близки. Насколько старшая была хладнокровна и расчетлива, настолько младшая — безалаберна и неорганизованна. Но это не омрачало их отношений, которые оставались дружелюбно простыми. Бывали времена, как, например, при повторении «Уолтонов»[9], у Иви возникало желание быть с Бет хоть немного поближе. Бет никогда не проявляла интереса к актерской судьбе сестры; Иви не заразилась от нее интересом к образцовому ведению домашнего хозяйства и к идиллической семейной жизни в Хенли[10]. К тому же «Уолтонов» показывали не так-то часто.

— Поздравляю, — заговорила Бет. — Мама мне все рассказала про дом.

— Она не одобряет.

— Мама никогда ничего не одобряет. Можешь из-за этого не беспокоиться. Ты уже въехала?

Никогда раньше Иви не замечала, чтобы ее старшая сестра относилась к чему бы то ни было с таким неподдельным интересом. О чем бы ни шла речь, она краешком глаза всегда следила за близнецами, которые могли натворить гораздо больше разрушений, чем выражали их безмятежные личики.

— И что же, там полно жильцов? — спросила Бет.

— Да.

— Я по-настоящему рада за тебя, сестренка. Ты теперь хозяйка целого дома?

Иви пожала плечами.

— Ты же тоже хозяйка дома, насколько мне известно.

— Не-е-е-т. — Бет растянула это слово так, как растягивают толстый эластик. — Он — хозяин. — Она кивнула в сторону своего мужа, который благодаря своему шикарному акценту и исключительному пенису удостоился особой благосклонности Бриджит в виде большого бокала ликера.

— Не вижу никакой разницы.

— Что ж…

Бет сменила тему разговора, обратившись к излюбленной в семье проблеме:

— Когда ты приведешь молодого человека и познакомишь его с нами?

— Опять ты начинаешь! — Иви так хлопнула по подушке, что разбудила Генри, который испортил воздух в комнате и был тут же выдворен поджавшей губы Бриджит на улицу.

— Когда мне было столько, сколько тебе сейчас, я уже семь лет как прожила с мужем, — заметила Бет мечтательно.

— Можно подумать, я этого не знаю. Весь день твоей свадьбы я провела, не смея пошевелиться, в одеянии из тафты. К тому же пояс мне был ужасно тесен.

— И ты все сокрушаешься по поводу этого платья?

— Да. И никогда не перестану. Я возьму его с собой в могилу: «Здесь лежит Иви Крамп. Пояс ее платья ей очень тесен».

Бет вздохнула.

— В последний раз тебе говорю: тогда это было очень модно. И не уходи от разговора. Почему у тебя никого нет?

Иви медленно проговорила:

— Пояс. Ну почему, ради всего святого?

— Ты очаровательно выглядела. Все так говорили.

— Нет, — произнесла Иви непреклонно, как будто давала показания в суде присяжных. — Так говорили только дряхлые тетушки. Никто моложе восьмидесяти, с хорошим зрением, так не говорил. Они-то прекрасно видели, что я выгляжу как старая кошелка.

— Может, все-таки хватит об этом. С тех пор прошло семнадцать лет! Ради того, чтобы тебя утешить, я готова облачиться в шапочку Джульетты и мотоциклетные перчатки.

Иви рассмеялась, сдалась и вернулась к больному вопросу о противоположном поле.

— Видишь, меня положили на полку. Я не пользуюсь спросом. Желающих на горизонте не видно. Остаток. Излишек. Когда вырастут Чарльз и Джулиус, я буду эксцентричной старой девой, и они даже не захотят целовать свою тетю, потому что я буду вынимать вставные челюсти, чтобы пососать ириски.

— Да ты не любишь ириски.

— Ну, значит, я буду их вынимать, чтобы пососать куриные косточки.

— Прекрати Иви, ты в самом соку.

— Если бы кто-нибудь объявил об этом мужской половине населения старого Лондона…

— Боже! — Бет облокотилась на спинку и мечтательно уставилась непонятно на что. — Если бы я была сейчас на твоем месте, с твоей-то молодостью и свободой, я бы трахалась, как крольчиха.

— Э… — Невозможно было предположить, чтобы старшая сестра так разговаривала. Она была такой респектабельной. Такой скрытной. Она никогда не говорила «трахалась». — Не может быть!

— Ты так полагаешь? — проговорила Бет с лицом удивительно печальным и таинственным. — Видимо, так думают и все остальные.

Иви нахмурилась и проследила, как Бет после этого взглянула на Маркуса, который игриво хвалил vol-au-vent[11] с ветчиной и джемом.

— Я все вижу, — сказала она голосом, каким говорят женщины-детективы. — Скандал в раю?

Взгляд, которым одарила ее Бет, был слишком уж мрачен.

— Не говори о вещах, которых ты не понимаешь, — сказала она. Затем встала и большими шагами вышла из комнаты. Иви смотрела ей вслед с видом полнейшего недоумения. Бет не только никогда не пила и не говорила слова «трахаться», она еще и никогда не выходила из комнаты большими шагами. Что-то разъедало старшую сестру изнутри. Что-то очень важное.

Маркус обошел стол и направился к Иви, убежав таким образом от подноса с сушеными креветками и бананами, которыми насильно потчевала гостей Бриджит. Он уселся на софу и улыбнулся широкой улыбкой (как и положено дантисту) сестренке своей жены.

— Как успехи?

Иви ответила не сразу. Неотступная мысль жужжала у нее в голове, как надоедливая муха. У тебя появился кто-то на стороне.

— Хорошо, все хорошо, — ответила она в конце концов.

— Как думаешь, Генри поможет мне справиться с vol-au-vent? Ах да, его же удалили.

Маркус заливался соловьем, но Иви его не слушала. Она смотрела на него другими глазами. Она разглядывала в нем мужчину, а не мужа своей сестры.

Да, он все еще был красив, с удивлением отметила она. И эта проседь, появившаяся в черных волосах, только прибавляла ему мужественности. Если быть объективным и не оценивать Маркуса с позиций рассерженной младшей сестры, он, несомненно, был привлекательным мужчиной. Руки его были ухоженными (несмотря на то, что все дни проводили в чужих ртах), от него приятно пахло, у него были широкая улыбка и ясные голубые глаза, которые до сих пор сохранили мальчишески невинное выражение.