Читать интересную книгу Буймир (Буймир - 3) - Константин Гордиенко

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Несмотря на все предостережения и угрозы, Галя, как только поднялась на ноги, решила навестить подругу, хотя это и небезопасно. Узнают полицаи, что на ноги стала, - мигом заявятся по ее душу.

Текля только что вернулась из Лебедина, страшная, измученная, губы синие.

- Со Страшного суда пришла дочь, - сказала Мавра.

Когда-то здоровые, румяные подруги исхудали, кожа желтая, не могли без жалости смотреть друг на друга.

- А если бы забрали? - спросила Галя.

- Дорогой сбежала бы, - решительно ответила Текля.

Чаю накурилась, напилась отвару из махорки перед тем, как пошла на комиссию. Сердце бьется, голова кругом идет, нутро горит, изжога мучает, тошнит, сердце колет, глаза опухли, куда ни глянет, все желтое вокруг. Да разве одна Текля калечила себя? Как начали в Германию девчат угонять, чего только не делали они над собой! Другие матери задаривали старост да полицаев, откупались, а комсомольцев Селивон не помилует! Семьями активистов решил Германию строить. Текля расчесала до крови руки, плечи чесноком натерла, густо высыпали прыщи на теле, больную не возьмут, на месяц уж обязательно оставят, а нам каждый день дорог, может, что выяснится. Соленую воду пила, распухли ноги, что колоды. Ядовитый лютик к ногам прикладывала, ноги горят, гноятся, сапога не обуешь. В другое время мигом бы вылечила, через золу перегнала бы воду, попарила ноги, щелок вытягивает гной, затягивает раны. Либо марганцу развела, враз бы вылечилась...

Галя тоже рассказала чудовищную вещь: на кладбище паслась чесоточная лошадь, так девчата и хлопцы, узнав про беду, про новый набор молодежи в Германию, потными руками терлись об струпья и тоже заражались чесоткой. Галя лежала больная, избежала набора. Прошлый раз натерлась крапивой, по телу пошли волдыри, они лопались, тем и спаслась.

- Возьми у меня лютик, - предлагает Текля, - помогает...

Когда уходила на комиссию, все пальчики девочке перецеловала. Склонилась над колыбелькой - мать еле оторвала. Взяла сумку с сухарями, печеную тыкву, бутылочку масла. Сыпанула в глаза мелкой соли, из глаз слезы ручьем полились, ничего не видит вокруг.

Доктор успокаивал:

- Это ты наплакалась, ветром надуло, не близкая дорога...

Посмотрел, что ноги гниют, показал немецкому лекарю.

- Давно это у тебя? - спрашивает.

- Давно, - говорю, - туберкулез кожи доктора признали.

Послушал сердце, велел через месяц снова явиться. Нечаянно коснулся рукой плеча - передернуло всю...

- Куда деваться, где искать спасения? - в отчаянии повторяла Галя.

- В лесу, - решительно сказала Текля, видно, давно эта мысль назрела.

Хоть бы скорее из лесных чащоб пришла весточка, подруги знали бы тогда, что им делать, не стали бы сидеть дома, коптить небо, терпеть издевательства да ждать бесславной гибели.

Где они, милые, дорогие Марко и Сень, помнят ли еще о своих верных подругах?

15

Над головой нависло серое небо, студеные ветры гуляют на просторе, сметают березовую листву, глаз притягивают сочные зеленые всходы, лесные сполохи осени. Грозные взрывы сотрясают воздух, мощный гул волнами разносится далеко окрест. Истомленные, обросшие лица темнеют. Трое брели навстречу людскому потоку, день и ночь валом валившему на восток. Чавкает грязь под ногами, ревет скотина, глухо урчат тракторы, вязнут по ступицу телеги. На телегах матери с детьми, домашний скарб. Заляпанные грязью пастухи гонят гурты коров. Старики и дети, платки и бороды, молчаливые, изнемогшие, придерживаются обочин. У каждого в руках узелок.

Трое идут навстречу людскому потоку, приближаются к селу.

- Не уведи Перфил коней, не месили бы теперь грязь, - угрюмо буркнул Марко.

- Нет худа без добра, - заметил Мусий Завирюха, - пустит слух, что мы подались на Волгу.

- Передохнём здесь, - кивает Павлюк на хату в стороне от дороги, на пригорке.

Мусий Завирюха пристально всматривался в раскинувшиеся перед ними окрестности - леса да овраги, - что-то обдумывал. Невысокий, коренастый Марко шел следом.

Двери в хате распахнуты настежь, посередине сеней круглая яма, куча свежей глины. Друзья поняли, что пришли не вовремя, однако хозяйка, пожилая, седая женщина, повела путников в просторную хату, усадила за стол - теперь не разберешь, когда кстати, когда нет. Поставила крынку простокваши, миску огурцов, помидоров. Хлеба и сала у путников своего хватало.

Над селом нависла угроза фашистской неволи, и хозяйка с молодухой хлопотали возле ямы. Обложили толстым слоем пакли, поставили туда кадку, насыпали зерном - не заплесневеет, не вздуется, не отсыреет. Накрыли досками, засыпали землей. Марко хотел было помочь, да женщины сказали обойдутся без посторонней помощи. Не мешает и домашние пожитки припрятать - верхнюю одежду, обувь поновее. Враг на все зарится. Вдалеке гремели пушки, в хате тревожно звенели стекла.

Скоро прибыли еще постояльцы - молодая женщина с изможденным лицом и с нею две девочки и мальчик, почти ровесники. Через плечо у женщины висела сумка с мукой, крест-накрест другая - с одеждой. У детей тоже были узелки. За семьей бежала коза, она осталась за порогом и теперь тыкалась головою в дверь.

- Беда с этой козой, - словно оправдываясь, сказала женщина, красноармейцы по дороге взяли нас на машину, так коза принялась так жалобно кричать, что дети с плачем вылезли из машины, жаль стало бросать ее. А с козою кто возьмет? И без козы плохо. Дорогой подоим, сварим галушечек, так и перебиваемся...

При этих словах хозяйка втянула в хату козу, дала капустного листа; завидев детей, коза мигом освоилась с новой обстановкой, повеселели и дети.

Мусий Завирюха пригласил семью к столу, нарезал хлеба, сала, хозяйка поставила миску слив и яблок. Изголодавшиеся дети несмело присели к столу. Мусий Завирюха вложил каждому в руку по куску хлеба и сала. Хрустели огурцы на зубах. Коза потянулась мордой к столу, и мальчик, опасливо озираясь, дал ей корочку хлеба. Будь это свой хлеб, заработанный, он бы ни минуты не колебался. Белоголовый мальчуган и чернявенькие девчонки заинтересовали Павлюка. На какое-то время изба превратилась в детский сад. Озабоченности на лице как не бывало, взгляды прояснились. Смуглая, приятной наружности женщина не столько ела сама, сколько старалась накормить детей.

- Все ваши? - нечаянно вырвалось у Павлюка.

- Мои, - чуть замявшись, ответила мать, и губы ее дрогнули в слабой улыбке.

Павлюк больше не расспрашивал, хотя и почувствовал - женщина что-то недоговаривает.

Наевшись досыта, дети примостились на полу. Павлюк, сняв с них ботинки, попросил у хозяйки теплой воды - промочили ноги ребята.

Незаметно надвинулись сумерки, глухо позвякивали стекла от взрывов, дети, устав за день, спали крепким сном, а взрослые слушали невеселую повесть женщины.

...На Житомирском шоссе народу - хоть пруд пруди, сбились в кучу сутолока, паника... Кто станет под бомбами убирать с дороги искалеченных лошадей, разбитые телеги с домашним скарбом, покореженные тракторы, образовался затор. Бомбы падали на беззащитных людей, на мирные хаты, куда ни глянь - горят села. Люди сквозь смерть рвались на восток, не останавливаясь ни днем ни ночью, - боялись, как бы не накрыла гитлеровская орда. С обожженным ребенком на руках бежала мать, с перебитыми ногами лежали на дороге женщины, старики, изувеченные, растоптанные дети, стояла девушка без рук, кровь ручьем сбегала на дорогу...

Учительница Галина Петровна с двумя девочками свернула с шоссе, кинулась напрямик полем, перелеском. Кормилица коза не отставала от них ни на шаг. Кто обзавелся телегой или тачкой, - имущества прихватил побольше, зато связал себе руки.

Расположились лагерем в редколесье, в ложбинке, на некотором расстоянии от шоссе. Занимался малиновый рассвет. Клокотало варево в котелках. Костры раскладывали из сушняка, бездымные. Заморенные, истомленные люди, хоть и проголодались, нехотя хлебали горячую жижу, кормили детей.

Белоголовый мальчуган отбился от семьи, потерял мать, бросившуюся в лесок с сестричкой. Бродил среди чужих людей, смотрел голодными глазами, как дети располагались вокруг мисок. Закутался с головой в свою одежонку, прилег под кустом, укрылся от людских глаз со своей тягостной думой.

Смуглая, худенькая учительница скупыми словами передавала эту печальную историю, но тем сильнее брала она Марка за душу. В трудную минуту, когда смерть витает над головой, не каждый заметит голодного и беспомощного, разглядит горечь и отчаяние в детских глазах. Мальчуган сам ведь не осмеливается обратиться к людям за помощью, у них своего горя хватает.

Марко ушел в свои мысли. Сколько их нынче, таких вот отощавших, натерпевшихся страха детей. Он ясно представляет себе, как теплая рука коснулась мальчугана, что накрылся с головой, только чтобы скрыть от посторонних глаз детскую свою обиду да и самому не видеть, как дети мотают ложками.