Читать интересную книгу ПОСЛЕДНЯЯ ГРАНИЦА - ХОВАРД ФАСТ

– Заткни глотку, или я её сам заткну! – крикнул Мэррей.

Солдаты снова сели на лошадей. Топот копыт уже давно затих в ночи, поэтому спешить было бесполезно, и отряд медленно двинулся на север.

ЧАСТЬ ЧЕТВЁРТАЯ

ВАШИНГТОН ВМЕШИВАЕТСЯ

Сентябрь 1878 года

Тем временем Мизнер послал по телеграфу подробный рапорт военному министерству в Вашингтон. Агент Майлс, со своей стороны, послал доклад в индейское ведомство. Уильям Николсон, уполномоченный управления по делам индейцев в Лоуренсе, штат Канзас, отправил довольно обстоятельное донесение в министерство внутренних дел. Он предупредил также агента Майлса, чтобы тот не делал никаких заявлений репортёрам.

Рапорт полковника Мизнера, снабженный множеством дополнений и несколькими примечаниями, достиг своего конечного назначения – подвала в доме, принадлежащем Уильяму Текумсе Шерману.

Главнокомандующий вооружённых сил Соединённых Штатов любил свою семью. Он так сильно любил её, что по всей стране его имя стало нарицательным для обозначения снисходительного и нежного отца. Всякий раз, когда репортёру приходилось, миновав апартаменты Шермана, посещать заваленную бумагами комнату в подвальном помещении, служившую генералу канцелярией и кабинетом, он получал интереснейший материал для заметки. Не раз репортёр находил здесь одного-двух ребят, мешавших главнокомандующему работать. Репортёр говорил себе: «Боже мой, неужели это тот самый человек, который прошёл путь славы (и разрушения) через всю Джорджию!» А это было великолепно, как была великолепна простая дощечка над лестницей в подвал с лаконичной надписью: «Приёмная генерала Шермана». Всё это доказывало, что даже самая громкая слава не даёт возможности узнать истинную сущность человека до тех пор, пока не представится случай понаблюдать его дома, в кругу семьи.

Именно здесь, в этом подвале, в бодрое тёплое утро ранней осени генерал Шерман прочёл рапорт полковника Мизнера. Рапорт был доставлен вместе с другими бумагами о передвижении войск в прериях. В них говорилось, что среди Апачей происходят волнения, Команчи на юге совершили два набега; пьяный индеец из племени Проколотых Носов убил белого человека, и на поимку убийцы послан кавалерийский эскадрон. Шерман с досадой покачал головой: целый кавалерийский эскадрон в погоне за одним пьяным индейцем! Майор Джемс Фредрикс доносил о шайке торговцев виски, контрабандой доставлявших его в Панхендл тысячами галлонов.

Как может армия, спрашивает он, поддерживать хоть какую-нибудь законность и порядок, если эти негодяи имеют возможность продавать свой подслащенный спирт свободно и открыто!

Всё это была какая-то сплошная путаница. К управлению прериями были причастны: армия, Индейское ведомство, министерство внутренних дел, общество квакеров, министерство юстиции в лице маршалов Соединённых Штатов, полиция штата, например – Техасская конница (Ренджеры), местная милиция и ещё, и ещё… Это ещё уходило в бесконечность.

Шерман написал гневную резолюцию, порвал её и, составив новую, более сдержанную, направил заявление Фредрикса в индейское ведомство.

Индейцы Лакоты перешли границу Канады. «Мы возьмёмся как-нибудь за Канаду и наведём там порядок», – сказал себе Шерман. Как и многие военные, генерал был того мнения, что всё это следовало осуществить сейчас же после войны между штатами, когда в распоряжении федерального правительства находились сотни тысяч закалённых солдат. Марш на север, два быстрых удара по Монреалю и Квебеку, и в результате – государство, простирающееся от Северного полюса до Рио-Гранде. Что ж, и теперь ещё не поздно сделать так, и это будет сделано.

И генерал, сидя в своём подвале, где было и тепло и прохладно, погрузился в мечты о новых походах и кампаниях, не замечая мух, которые жужжали вокруг его головы и бороды и, не смущаясь, расхаживали на негнущихся ножках по его бумагам.

«Стачка в Чикаго… отправлены два отряда для поддержания порядка…» Генерал дважды перечёл донесение. Он ненавидел забастовки; в них таилась какая-то смутная угроза, от которой закипала бессильная ярость. Невозможно бороться с ними так, как следовало бы. И даже не уловишь, какие зловещие семена для будущего они несут в себе. Ясно одно – они представляют собой угрозу, и ясно, что существуют люди, насмехающиеся над мундиром, который он носит.

Перейдя к следующему донесению, Шерман в нерешительности взглянул на стоящую под ним подпись. Он не мог припомнить, кто такой полковник Мизнер. Какой же это полк на Территории? Может быть, четвёртый? Нет, тот дальше на север. И не одиннадцатый. А может быть, всё-таки четвёртый? Генерал гордился тем, что знал почти всех своих полковников. И наконец он вспомнил, что где-то в глуши Индейской Территории действительно есть полковник Мизнер. Пощипывая бороду, он смотрел на пылинки, плясавшие в солнечном луче, коснувшемся края его стола, и пытался воскресить в своей памяти описание Оклахомы. Что там? Влажный климат? Может быть, там и шли дожди, но сейчас, наверно, засуха. Лето там сухое, длинное и сухое. Красная пыль… Он вспомнил, как ему жаловались, что красная пыль въедается в синие мундиры и что её очень трудно отстирать. Англичане во время своих кампаний в жарких и сухих странах носят серые мундиры – может быть, это практичнее: ближе к цвету пыли и лучше стирается. Где-то он читал, что белая одежда для жарких стран – самая лучшая. Кажется, Вениамин Франклин писал об этом? Но оденьте солдата в белое, и он только и будет возиться со своей одеждой… Вздор, конечно. Синий цвет – отличный цвет: чего только он не выдерживает!

Шерман стал читать дальше:

«…сообщить вам о том факте, что триста северных Шайенов недавно покинули резервацию. Этот поступок был совершен вопреки приказаниям достопочтенного Дж. Майлса, агента по делам индейцев в Дарлингтоне, который был весьма обеспокоен дерзостью этих дикарей. Поскольку мне, – говорилось далее в рапорте, – были даны инструкции поддерживать авторитет агента, я отправил два кавалерийских, эскадрона, с тем чтобы доставить этих индейцев обратно. Они идут к северу и, насколько я понимаю, намерены вернуться на свои прежние земли в районе Пыльной Реки. Человек девяносто из них вооружены и способны оказать сопротивление; если их не остановят, они, несомненно, причинят вред фермам и населению Канзаса и Небраски. Я надеюсь в ближайшие же дни донести об их задержании, а тем временем жду дальнейших распоряжений».

Дельный рапорт, подумал генерал, один из тех, которые и ситуацию объясняют и показывают, как с ней справиться. Ему нравился тот метод, каким действовало военное министерство, – точный, аккуратный и эффективный. Он напоминал большую стенную карту с множеством разноцветных булавок, соединённых множеством нитей, которыми мог управлять один человек. Главное в том, чтобы держать в руках все нити и в каждое мгновенье дня и ночи знать, где находится каждая булавка. Но, конечно, исключения бывают – их создают великие люди. Его собственный марш от Атланты до моря тоже был таким исключением.

Он вспомнил, что, обернувшись однажды во время работы, увидел одного из своих сыновей, уставившегося на него широко раскрытыми глазами.

– На что это ты так смотришь? – спросил он.

– На вас, сэр.

– А почему?

– Потому что вы, сэр, величайший генерал во всём мире.

– Разве?

– Так говорят, сэр.

– Кто говорит?

– Все, сэр.

Но всё пойдёт прахом, если каждый будет совершать марши от Атланты до моря. Это можно осуществить только один раз в жизни целого поколения… даже десяти поколений…

Он погрузился в мысли о прошлом. Он вспомнил о Линкольне и о том, что никогда, в сущности, не знал его как следует, а Линкольн не знал Шермана. Генерал, меньше чем кто-либо, понимал, как это Линкольну удавалось всегда сохранять такое невозмутимое выражение на длинном и некрасивом лице, хотя он, безусловно, знал не больше других, а иногда даже меньше. И каково было ему сознавать, что все его надежды, удачи, слезы (говорят, он плакал, как женщина) затерялись где-то во враждебной стране вместе с армией, находившейся под командованием одного человека – Шермана, который со своими шестьюдесятью тысячами солдат шёл к океану, неся на штыках судьбу целой страны и её цивилизации! Они обжирались, как свиньи, и обирали эту богатую страну. Это была прогулка, а не война, но такие дела удаются только раз в жизни одного поколения, даже десяти поколений.

Он, Шерман, всё же предпочитал вести войны, сидя над картой, когда все нити были в его руках и он не рисковал ничем, переставляя цветные булавки. Шерман вспомнил, что Ли мог разгромить его даже тогда, когда всё было потеряно для Юга.

И генерал нацарапал на рапорте: «Копию переслать в министерство внутренних дел». Пусть Шурц убедится, что умиротворение заканчивается. Ещё годик – и бунты индейцев отойдут в область воспоминаний.