меня настораживает. Маме с бабушкой еще никогда не удавалось так долго находиться с глазу на глаз не повышая голоса. В голове у меня вспыхивает картинка: они молча борются, схватив друг друга за горло, и я отодвигаю стул и встаю.
Я свободно не разгуливала по этому дому много лет, но с детства помню, где скрипят половицы, и обхожу опасные места на цыпочках, подбираясь как можно ближе к двери, однако не подходя вплотную, чтобы можно было притвориться, будто собиралась в туалет, если меня застукают.
Затаив дыхание, я прислушиваюсь. Сначала звучит мамин голос:
— Это будет по-христиански.
— Смотрите-ка! — отвечает бабушка. — Видно, здорово тебя припекло, раз ты вспомнила о христианстве.
Мамины слова звучат осторожно и размеренно:
— Как я уже сказала, осталось пол года аренды, но после этого… — Тишина. — Я прошу ради Кары.
— А как же ее папаша? Может, у него попросишь?
Молчание.
— Насколько я знаю, он и себе-то не может помочь. К тому же я не видела его много лет. Послушай, ты действительно моя последняя надежда. Я прошу от тебя понимания и сочувствия. — Глубокий вздох. — В конце концов, сегодня Рождество.
Долгое молчание. Неужели мама с бабушкой открыли дверь и обнаружили меня? Но тут бабушка говорит:
— Один год, Элоиз. Даю тебе один год, и ни днем больше.
Дальнейшего я не слышу. Не хочу слышать. Как можно быстрее я снова семеню на кухню и сажусь за стол. Только взяв в руки нож и вилку, я осознаю, что все еще задерживаю дыхание, и тогда позволяю себе выдохнуть. Год. Я поливаю индейку соусом. Мне опять придется жить здесь, целый год. Я откусываю ветчины. Целый год по строгим правилам. Я кладу в рот кусочек плантана. Не представляю, как мы это переживем, как мама это переживет.
Дверь снова открывается, и бабушка входит в кухню первой, открывает шкаф и вынимает еще одну тарелку. Мама появляется следом за ней и встает за моим стулом, целуя меня в макушку и приглаживая кудряшки над ушами. Обе молчат.
Тогда я спрашиваю:
— О чем вы шептались?
Мама садится на стул рядом со мной.
— Ешь, — говорит она.
— Слушайся маму, — поддерживает ее бабушка, кладя остатки нарезанной индейки на тарелку.
Я отправляю в рот немного начинки. Неловкость, от которой, как мне казалось, я избавилась, возвращается и охватывает все тело; мне даже трудно глотать. Мама может вообще умолчать о том, что мы переезжаем сюда; однажды она просто свернет на Уитмор-авеню, припаркует рядом с крыльцом машину и как ни в чем не бывало войдет в дом, словно мы всю жизнь здесь жили. Бабушка кладет ей на тарелку рис с горошком.
— В прошлом году ты утверждала, что тебя называли Угорелой Кошкой из-за дурного характера, — замечаю я. — Про крикет речи не было.
— А мне она рассказывала, что прозвище появилось из-за цвета волос, которые на солнце отливали красным, — говорит мама. — Каждый раз что-нибудь новенькое придумает.
— Значит, она врет, — решаюсь произнести я. — Бабушка, выходит, ты у нас обманщица?
Мама поворачивается ко мне с редким для нее тихим гневом на лице.
— Извинись немедленно, — требует она. — Сейчас же попроси у бабушки прощения.
Бабушка нас как будто не слышит — она ставит перед мамой тарелку.
— Спасибо, — благодарит мама. Она не отрываясь смотрит на меня, и я опускаю глаза и бормочу:
— Прости меня, бабушка.
Бабушка снова отходит к плите.
— Мне просто нравится рассказывать про Угорелую Кошку, — говорит она. — Элоиз, — она глядит на маму, — может быть, Кара научилась сочинять у меня? Помнишь, как она выдумывала разные небылицы и удивляла ими всю школу?
Мама пробует начинку и кивает:
— Помню.
Я прищурившись смотрю на них. Они достигли некоего согласия — объединились, вступили в какой — то заговор, чтобы таить от меня секреты, лгать мне. Интересно, что будет, если одна из них наконец скажет мне правду? И сколько продлится их взаимопонимание, когда мы снова станем жить под одной крышей?
Мама подталкивает меня локтем:
— Почему ты не ешь?
Я пожимаю плечами и вместо ответа кладу в рот немного риса.
— Ладно, раз ты не уписываешь еду за обе щеки, как обычно, — говорит мама, — тогда переключи канал или вообще выключи телевизор. Раздражает.
Я встаю из-за стола и иду в гостиную. С экрана Гринч улыбается своей знаменитой улыбкой, а его пес Макс, весь в снегу, хмурится. Потом Гринчу в голову приходит идея. Ужасная идея. Ужасная и блестящая идея.
Я беру пульт, выключаю телевизор и возвращаюсь к столу.
— Спасибо, — роняет мама.
Я киваю. Мама отправляет в рот кусок индейки, бабушка ставит назад в духовку окорок, чтобы не остыл, а у меня в голове крутится: «Идея. Ужасная идея. Ужасная и блестящая идея…»
Инспекция
10:30
Кара уже второй раз за утро принимает душ. Элоиз утверждает, что первый раз она только подрызгалась. Теперь Кара моется дорогим отшелушивающим гелем для душа с ароматом розовых лепестков, который бабушка купила в интернет-магазине «Крабтри энд Эвелин». Кузины всегда спрашивают о нем во время семейных поездок за город. Других вопросов у них к Каре нет.
И не забудь тщательно помыть подмышки. Ты сильно потеешь.
Я сама знаю, мама!
Это еще что — голос на меня повышаешь? Извини.
11:00
Важно тщательно натереться лосьоном. Кара намазала ноги три раза. Хуже лохматой головы только грубые локти и шершавые коленки. С сухой кожей гуляют одни сироты, но Кара не собирается гулять, она всего лишь навещает свой старый район. Прошло три недели с тех пор, как она последний раз была на Эглингтон-Уэст и Марли, и восемь месяцев с тех пор, как они с мамой переехали от бабушки на Уилсон и Батерст.
Сухая кожа не привлечет любопытных взглядов и не вызовет неодобрительного шепота, прямых оскорблений можно не опасаться, но скоро все будут знать, что Кару Дэвис плохо воспитывают. Даже ноги не потрудилась кремом намазать, скажут женщины в церкви. И когда эти пересуды дойдут до ушей бабушки, она оставит сообщение на автоответчике для Элоиз, и Кара получит пощечину, а Элоиз станет орать: «Как ты могла забыть намазаться кремом? Теперь все вокруг болтают бог знает что!»
Кара старательно промывает кожу между пальцами рук и особенно между пальцами ног. Для верности надо, пожалуй, взять детский крем.
11:10
Кара беспокойно сутулится — ей вечно нечего надеть. Нужен вполне определенный наряд. Иначе в прежнем районе показываться нельзя.
Платье должно быть достаточно красивым, чтобы люди видели: она знает правила приличия; мама,