Читать интересную книгу Ангел в петле - Дмитрий Агалаков

Тон его голоса заставил Мишку обернуться. Но Савинов только улыбнулся приятелю.

— Жизнь по-своему сложилась, — сказал Мишка. — А ведь я любил ее, Людмилу-то. И сейчас люблю…

Об этом Савинов знал — хорошо знал. Знал он и о том, что где-то уже брезжила их встреча — случайная! — его, Дмитрия Савинова, и Людочки Ганиной, к тому времени — богачки, новой русской, жены толстяка и очкарика Сенечки Пашина, «профессорчука».

— Толька, значит, не соизволил прийти? — спросил Савинов, наблюдая, как пар струится изо рта, исчезает, проглатываемый ночью.

— Не-а, — усмехнулся Мишка, — не соизволил.

— Из-за меня?

Еще одна усмешка, не злая:

— Из-за кого же еще?

— Подумать только…

— Знаешь, Дима, все равно, кем ты работаешь — преподаешь историю, вкалываешь за станком, говоришь с трибуны и подписываешь циркуляры. И все-таки… — он взглянул на друга. — Я не понимаю, — он поморщился, — зачем?..

— Хочешь знать правду?

— Если честно, да.

Савинов выдохнул — белая струйка пара мгновенно развеялась в теплой зимней ночи. Еще одно откровение по пьяной лавочке? Как тогда в поезде — с Петькой Тимошиным? Да не многовато ли будет? И все же, помимо прочего, не смог он не сказать со всей прямотой: «Эх, Миша, скоро придет хана всей этой шатии-братии. Партии, комсомолу. Стране Советов. Ничего не останется… Не веришь?» Мишка Ковалев разговор замял — Бог знает что подумал. Может, как и Петька, что он — стукач? Разговорить пытается? Не вышло у них задушевной беседы. Даже простой не вышло.

В конце короткого разговора, несмотря на взаимное отчуждение, Савинов дружелюбно усмехнулся:

— Кстати, ты профессором станешь. Истории. Даже книгу напишешь. — Савинов нахмурился, пытаясь вспомнить будущий труд своего друга. — О кочевниках, кажется…

— Хоть что-то хорошее, — и спросил уже с явной насмешкой: — Так ты у нас не только комсомольский вожак, но еще и пророк, стало быть? Ноша не тяжела, Дима?

— Смейтесь, Михаил Константинович, — так же отчужденно ответил ему Савинов и зло добавил: — А вот захочу — и пойду в пророки. Я много чего могу!

Оба вернулись к гостям едва ли не чужими друг другу.

«Ну и пошли вы все к черту, — решил про себя Савинов, — если бы вы знали, кто я такой, откуда…»

Он смотрел на лица своих однокурсников и видел их другими. Этого он еще не забыл. Вася Найденов, громогласный, с фужером наперевес, погибнет где-то на Севере. Так что же, сказать ему об этом? И он ему поверит? Ни за что. Или все-таки попытаться? На кухне, когда оба курили «ВТ», роскошные по тем временам сигареты, Савинов сказал, чтобы Вася и носа не казал на ту далекую станцию, куда его, еще год или два, забросит судьба. И объяснил, почему. Вася посмеялся. Савинов повторил все от начала и до конца. Найденов послал своего однокурсника к такой-то матери. На этом их разговор тоже закончился.

Праздник подходил к концу. Савинов ушел раньше других. Иногда, как в эти минуты, шагая по утреннему городу домой, он чувствовал, что наделен способностью изменить мир. Все переиграть так, как захочется ему. Нет, им: Диме Савинову по прозвищу «Спортсмен» и Дмитрию Павловичу Савинову. Эта двойственность до сих пор не укладывалась у него в голове. Предостеречь людей от землетрясений, например. Но роль Кассандры мало улыбалась ему. Или от еще более страшных катаклизмов — тех, в которые ввергали государства политики. Но это было просто-напросто опасно. В лучшем случае его примут за сумасшедшего, посадят в лечебницу, в худшем — устроят автомобильную катастрофу. Просто избавятся. Способов — тысяча. А если стать экстрасенсом, предсказателем? Называть руководителям страны даты, когда будут уходить их предшественники? Стать дворцовым астрологом? Говорят, астрологи Гитлера жили припеваючи, пока не предсказали ему скорую гибель. Или еще круче — самому стать политиком?

Пристроиться к одному из лидеров и — вперед?

Конечно, у него был уговор с Принцем. Он помнил, что надо играть по правилам, чтобы не раскаяться. Да потом и не хочет он быть ни астрологом, ни политиканом. Последним особенно — не отмоешься! Чужое это. Принц очень точно угадал его, Дмитрия Павловича Савинова, предназначение. Меценат, миллионер. Светский лев в том кругу богемы, который устанавливает моду в мире — на картины, одежду, кинематограф. И все же, имея такое богатство, как время и пространство, как целый мир, быть всего лишь светским львом? Унизительно как-то. Точно пушку овсом заряжать…

19

— Значит, в большие начальники метишь? — подловив его в коридорах комитета, раскуривая сигарету, так, между прочим, спросил Шебуев.

На губах дружка Кузина была его коронная улыбка — доброжелательная, но прохладная, с издевочкой: мол, ты, конечно, думай, что мы друзья, если тебе так нравится, но на самом-то деле мы друг другу никто. Сослуживцы. И то до поры до времени. К тому же ты — мой подчиненный. И норовистый больно, что мне ой как не по сердцу! Ты свой норов на трибуне показывай, когда с массами работаешь, а в общении с Евгением Платонычем пыл свой поумерь. Там моего пыла достаточно. В такие мгновения Шебуев прищуривался особенно сильно, как от едкого табачного дыма, и смотрел на тебя долго и цепко. Мол, место первого министра уже занято. А решишь перебежать дорогу — жди беды.

— Так метишь или нет? — переспросил он.

— А к чему такой разговор? — вопросом на вопрос ответил Савинов — ответил с вызовом.

Шебуев прищурил глаза до щелочек.

— Надо о чем-то поговорить — мы с тобой редко беседуем. Все работа, работа. — Вдруг его глаза стали точно стеклянными. — Да, забыл…

Шебуев держал паузу, Савинов ждал.

— Ну? — первым не выдержал он.

— Предупредить забыл…

— Говори.

— А что, торопишься? — усмехнулся Шебуев. — Ладно. Запомни вот что, Димитрий Павлович, — он нарочно впихнул лишнюю буковку в его имя. — Ты хоть и спортсмен, а поперек батьки в пекло попрешь, меня, то есть, я тебя на одну ладошку положу, а другой прихлопну. В порошок сотру. Места мокрого не останется. А Кузину скажу, что так и было. И он поверит. Мне поверит. Понял? — Шебуев выдохнул дым тонкой резкой струей мимо лица коллеги. — Я предупредил. Без обид, Савинов. А теперь иди, трудись, не буду тебя задерживать.

Дмитрий Савинов шел по коридору, лопатками чувствуя колющий, полный враждебности взгляд Шебуева. Вот уж комсюк из комсюков — с ядом вместо крови. Подонок, гад. Точно добычу выслеживал! Жертву.

Уже выследил!..

20

— Сейчас бы подшивку старых газет, — собирая дома чемодан, вслух сетовал Савинов. — Одной газеты — только за все годы. Каких-нибудь «Известий»…

Надо было прихватить с собой! Если бы Принц позволил. Но даже если и позволил бы, разлетелась бы эта подшивка по всему ночному небу! И упал бы он, Дмитрий Савинов, все равно с пустыми руками.

В первых числах сентября 1985 года, когда по всей стране уже бежала едва уловимая дрожь обновления, Савинов взял отгул и укатил в столицу. У него был план — грандиозный, авантюрный, даже опасный. План, от которого дух захватывало! Еще через сутки он вошел в редакцию популярного литературно-публицистического журнала…

Но прежде он несколько часов гулял по Москве, с замоскворецкой стороны разглядывал кирпичную гусеницу Кремлевской стены.

Все пока было спокойно в государстве, как-то странно устоявшем на костях своих же людей. На разрушенных судьбах. На предательстве и самой гнусной лжи. В государстве, поднявшемся уродливым и корявым колоссом. Вся эта земля была пропитана кровьюсвоихлюдей, столетиями люто глумившихся друг над другом, — насквозь пропитана. Но кровь превратилась в перегной, потом в цветущие деревья. И вроде бы все забылось. И вроде бы все хорошо…

Нет, так не бывает! Из драконова зуба, брошенного в землю, никогда не вырастет благородный витязь, рожденный для светлых подвигов, а поднимется злой воин, готовый убить любого, на ком остановится его взор. Глупо думать иначе. Смысла самого бытия не понимать, вот что это значит!

«Если бы взять и все изменить, — думал Савинов, — изменить на свой лад». Ведь есть же в его руках тонкая ниточка, за которую стоит только потянуть. У других нет, но у него-то есть. А вдруг он сможет раскатать этот чертов клубок. Вдруг?..

Часа полтора он просидел в приемной, но дело того стоило. Наконец, деловито вскинув голову, секретарша сказала:

— У вас пять минут, товарищ.

Савинов прошел через двойные двери и оказался в кабинете, по-старомодному обитом деревом… Он хорошо помнил этого коренастого, большеголового, лысеватого человека. Бойкого, говорливого. Удачливого редактора, талантливого публициста. В ближайшие годы его часто будут видеть в компании с новым генсеком. Один станет рубить с плеча, перестраивая систему, другой говорить, что так и надо. И говорить справедливо, ничего не скажешь!