Пиркс замер. Потом осторожно, словно был стеклянным, сел. Мысль, пробираясь среди беспорядочных воспоминаний, вдруг запнулась обо что-то, и это было как сигнал тревоги. Но что именно? То, что Корнелиус не терпел, когда стояли за спиной? Нет. Что терзал подчиненных? Тоже нет, но уже близко. Пиркс чувствовал себя, как ребенок, который поймал жука и держит кулачок перед глазами, боясь раскрыть. Помедленней… Корнелиус славился приверженностью к ритуалам. Это?.. Когда приходили изменения инструкции (все равно какой), он запирался в каюте и не выходил, пока не заучивал ее назубок. (Точь-в-точь игра в «горячо — холодно». И Пиркс чувствовал, что удаляется от разгадки.) Расстались они девять, нет, пожалуй, десять лет назад. Корнелиус сошел как-то странно, внезапно, на вершине славы, которая пришла к нему после исследований Нептуна. Говорили, что вскоре он снова будет летать, а преподавание — это временно, но он так и остался на Земле. Вполне естественно, ему уже около пятидесяти. Опять не то… Аноним. Словно выплыло непонятно откуда. Какой еще аноним? Анонимка, что он болен и десимулирует? Что у него предынфарктное состояние? Да нет же! С анонимкой совсем другая история, это о Корнелиусе Крэге, здесь — имя, там — фамилия. (Ошибка? Да.) Но аноним не выходил из головы. Смешно, никак не удается отвязаться от этого слова. Чем старательней гонишь его, тем навязчивее оно лезет обратно. Пиркс сидел скорчившись. В голове туман. Аноним? Теперь он уже был почти уверен, что это слово скрывает за собой другое. Такое случается. Выскочит ложный знак, и невозможно ни прогнать его, ни сорвать с истинного, который он скрывает. Аноним.
Пиркс встал. На полке, припомнил он, между трудами по ареологии стоит толстый том энциклопедического словаря. Он раскрыл его на «ан-». Ана. Анакантика. Анаклассика. Анаконда. Анакреонтика. Анакруза. Аналекта. (Господи, сколько неизвестных слов!) Анализ. Ананас. Ананке (греч.) — богиня, олицетворяющая неизбежность. (Это? Но при чем тут богиня?) Также: символ вынужденности.
Завеса упала. Пиркс увидел белый кабинет, врача, разговаривающего по телефону, раскрытое окно и на столе разбросанные сквозняком бумаги. Обычный врачебный осмотр. Он вовсе не собирался читать, что там написано, но глаза сами скользнули по строчкам: Уоррен Корнелиус, диагноз: ананкастический синдром. Врач собрал разлетевшиеся листки и сложил в папку. Разве его не интересовало, что означает этот диагноз? Да, но он подумал, что это не совсем порядочно, а потом забыл. Когда это было? Лет шесть назад, самое малое.
Он поставил словарь на полку, одновременно возбужденный и разочарованный. Ананке — символ вынужденности; видимо, это невроз, связанный с вынужденными действиями. Вынужденные действия! Он же читал про них все, что удавалось достать, еще мальчишкой — была одна семейная история, и ему хотелось понять, в чем там дело. Память, правда после некоторого сопротивления, дала объяснения. Чем-чем, а памятью он мог похвастать. Фразы из медицинской энциклопедии выплывали внезапными проблесками озарения, сразу же накладываясь на характер Корнелиуса. О, теперь он смотрел на него другими глазами, чем прежде. Теперь Корнелиус вызывал жалость и сострадание. Выходит, поэтому он по двадцать раз на дню мыл руки и гонялся за мухами, поэтому взорвался, когда у него пропала закладка для книг, поэтому держал полотенце под замком и не мог сидеть на чужом стуле… Одни вынужденные действия рождали другие, и он так увяз в них, что стал посмешищем. В конце концов, врачи обратили на это внимание. Сняли его, с полетов. Пиркс напряг память, ему показалось, что в самом низу страницы было подчеркнуто: непригоден к полетам. А так как психиатр в кибернетике не разбирался, то разрешил Корнелиусу работать в Синтрониксе. Наверно, счел, что это самое подходящее место для такого аккуратиста. Какой простор для педанта! Корнелиус, разумеется, воспрял духом. Настоящая работа и, главное, тесно связанная с космонавтикой…
Пиркс неподвижно лежал на спине и теперь даже не особенно напрягался, чтобы представить Корнелиуса в Синтрониксе. Чем он там занимался? Курировал тренажеры, натаскивающие компьютеры для ракет. То есть — усложнял им работу, а уж школить он умел как никто другой. Этот человек жил в постоянном страхе, что его сочтут сумасшедшим, каким он на самом деле не был. В критических ситуациях он никогда не терял головы. Он был чрезвычайно энергичен, но в обычной обстановке невроз вынужденных состояний перечеркивал энергичность. Между экипажем и сдвигами в психике он, должно быть, чувствовал себя, как между молотом и наковальней. Это был мученик — и не потому, что он уступал внутреннему принуждению, был сумасшедшим, а потому, что неустанно боролся с собой, постоянно искал предлогов, оправданий, и оттого цеплялся за инструкции, пытался спрятаться за ними: дескать, правила требуют непрестанной муштры. Нет, в душе он отнюдь не был фельдфебелем, — разве стал бы он тогда читать странные и неправдоподобные истории Эдгара По? Может, он искал в них свой ад? Чувствовать внутри себя колючую проволоку принуждения, какие-то рычаги, предопределяющие траектории твоего поведения, и постоянно сражаться с этим, разрушать и опять снова… А на дне сосущий страх, что вот-вот случится непредвиденное; поэтому он и муштровал, школил, гонял, устраивал учебные тревоги, инспекции, проверки, выискивая упущения; Господи Боже, ведь он же знал, что над ним смеются, может, даже понимал, насколько все это не нужно. Неужто он и над компьютерами так же измывался? Так же их муштровал? Хотя, надо думать, он не отдавал себе отчета. Считал, что это необходимо.
Странное дело, подумал Пиркс, насколько иначе выглядят давно известные факты, если рассматривать их в новом аспекте, с использованием медицинской терминологии… Используя отмычки, которые дает психиатрия, можно заглянуть в такие глубины! Человеческая личность предстает очищенной, сконденсированной, сведенной к жалкой горсточке рефлексов, от которых никуда не деться. Мысль, что можно быть врачом и вот так рассматривать человека, даже с целью помочь ему, показалась Пирксу чудовищной. В то же время дымка шутовства, обволакивающая воспоминания о Корнелиусе, исчезла. И в этом новом, неожиданном видении не оставалось месте для грубоватого школярского или казарменного юмора. Ничего смешного в Корнелиусе не было.
Работа в Синтрониксе. Вроде бы идеальное место: затруднять, требовать, усложнять — до предела выносливости. Появилась наконец возможность освободиться от внутреннего принуждения. Непосвященным казалось — все великолепно: старый космический волк, опытнейший навигатор передает накопленные знания автоматам. Чего уж лучше? А они были для него рабами, и он уже не сдерживал себя — ведь они же не люди. Сошедший с конвейера электронный мозг похож на новорожденного: так же способен ко всему и так же ничего не умеет.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});