День для Марса был, пожалуй, теплый и даже облачный. Небо имело не рыжий, а скорей розоватый оттенок; в такие дни кажется, что Марсу присуща особая, отличная от земной, суровая красота, чуть завуалированная, словно бы еще не очищенная, но что вот-вот с первыми яркими лучами солнца она родится из песчаных бурь и пыльных смерчей; однако ожидания эти никогда не исполняются, хотя речь идет не о погоде, а о прекраснейшем из пейзажей, какой может продемонстрировать планета. Проехав мили полторы по бетону посадочного поля, вездеход безнадежно увяз в песке. На Пирксе был легкий полускафандр, каким здесь пользовались все, ярко-голубой, очень удобный по сравнению с космическими, с облегченным благодаря открытой циркуляции кислорода ранцем; правда, в системе обогрева скафандра что-то было не в порядке: стоило чуть вспотеть — пришлось брести по движущимся барханам, — как сразу же запотели стекла шлема, но здесь это было нестрашно, так как под шлемом на груди скафандра свисали мешочки, точно сопли у индюка, — в них можно всунуть руки и изнутри протереть стекла; способ примитивный, но зато эффективный.
На дне огромной воронки работало множество гусеничных машин; ход к командному отсеку напоминал шахтный штрек, с трех сторон для защиты от сыплющегося песка его закрепили листами гофрированного алюминия. Половину воронки занимала центральная часть корпуса ракеты, огромная, как выброшенный на берег трансатлантический лайнер; под ней возились с полсотни человек — и они, и даже экскаваторы и краны казались муравьями, копошащимися вокруг трупа исполина. Восемнадцатиметровый нос ракеты, почти целый, отсюда не был виден, его отбросило метров на четыреста; удар, очевидно, был страшный, поблизости находили кусочки оплавленного кварца — кинетическая энергия мгновенно перешла в тепловую, вызвав температурный скачок, как при падении метеорита, хотя скорость была не очень велика, в пределах звуковой. У Пиркса создалось впечатление, что несоответствие между размерами ракеты и средствами, какими располагает Агатодемон, не настолько велико, чтобы оправдать беспорядок в организации работ; конечно, приходится импровизировать на ходу, но слишком уж много было в этой импровизации безалаберности, вызванной, очевидно, сознанием, что убытки просто несообразно огромны. Пропала даже вода, так как цистерны все до единой лопнули и песок поглотил тысячи гектолитров, прежде чем остатки превратились в лед. Этот лед производил особенно жуткое впечатление: из корпуса, распоротого трещиной метров в сорок, вываливались грязные, глянцевитые ледопады, опираясь причудливыми гигантскими сосульками на барханы, — точно гибнущая ракета выбросила из своего чрева застывшую Ниагару. Правда, температура была минус восемнадцать, а ночью упала до минус шестидесяти. Из-за льда останки «Ариеля» выглядели страшно древними, можно было подумать, что они тут лежат с незапамятных времен. Чтобы пробраться внутрь, его приходилось ломать и откалывать. Из ракеты вытаскивали уцелевшие контейнеры, целые горы их лежали на краю воронки, но работа шла как-то вяло. Доступ в кормовую часть был закрыт, она была оцеплена канатами, на которых трепетали под ветром красные флажки, знак радиоактивного заражения. Пиркс обошел место катастрофы поверху; две тысячи шагов насчитал он, прежде чем оказался над закопченными жерлами дюз и остановился, со злостью наблюдая за тем, как рабочие тащат и никак не могут вытащить единственную уцелевшую цистерну с топливом: цепь то и дело соскальзывала. Ему казалось, что пробыл он тут совсем недолго, как вдруг кто-то тронул его за плечо и показал на датчик запаса кислорода. Давление в баллонах упало, так что надо было возвращаться, поскольку запасных он не взял. По часам выходило, что около останков ракеты он провел почти два часа.
Зал заседания изменился: «марсиане» сидели по одну сторону длинного стола, по другую техники установили шесть плоских телевизоров с большими экранами, однако связь, как всегда, не ладилась, и заседание отложили до часа дня. Харун, техник-связист, с которым Пиркс когда-то познакомился на Большом Сырте и который по непонятным причинам питал к нему величайшее почтение, дал ему первые увеличенные отпечатки пленок из так называемой бессмертной камеры «Ариеля»; это была запись распределения мощностей. Харун официально не имел права давать ему пленку, но Пиркс правильно понял его жест. Запершись в своей каморке и встав под мощной лампой, он принялся внимательно рассматривать еще влажноватые отпечатки. Картина была настолько же отчетливой, насколько и непонятной. На 317-й секунде маневра, до тех пор шедшего чисто, в контрольных контурах появились паразитные сигналы, которые вскоре приобрели характер биений. Переброской нагрузки на резервную цепь дважды удавалось их погасить, но они возвращались, еще усилившись, а далее быстродействие датчиков в три раза превысило допустимый предел. Записи отражали работу не самого компьютера, а его «спинного мозга», который приводил полученные «сверху» приказы в соответствие с состоянием двигателей. Систему эту называют еще и «мозжечком», по аналогии с участком человеческого мозга, который как контрольный пункт связи между корой и телом заведует координацией движений.
Пиркс внимательно проштудировал записи. Создавалось впечатление, будто компьютер торопился и, ни в чем не нарушая хода маневра, требовал в единицу времени все больше и больше данных о всех системах. Это вызывало информационный затор и как следствие — появление паразитных импульсов, шумов; у животного это соответствовало бы чрезмерному повышению тонуса, граничащему с расстройством моторных функций, с возникновением судорог. Пиркс ничего не понимал. Правда, у него не было основных пленок, на которых зафиксированы приказы компьютера; Харун дал только то, чем располагал. В дверь постучались. Пиркс спрятал ленты в несессер и вышел в коридор; там стоял Романи.
— «Новые хозяева» тоже изъявили желание, чтобы вы участвовали в комиссии, — сообщил он.
Выглядел он не таким измотанным, как вчера, гораздо свежее; очевидно, это было следствием противоречий, возникавших в столь своеобразно составленной комиссии. Пиркс подумал, что, согласно элементарной логике, неприязненно относящиеся друг к другу «марсиане» Агатодемона и Сырта должны будут объединиться, если «новые хозяева» станут навязывать свое мнение.
Новая комиссия состояла из одиннадцати человек. Председателем остался Хойстер, но только потому, что, находясь на Земле, невозможно исполнять председательские функции; нельзя ожидать четкости от совещания, в котором участвуют люди, разделенные восемьюдесятью миллионами километров, и если на столь рискованный эксперимент решились, то произошло это, очевидно, под нажимом враждебных группировок. Катастрофа обострила противоречия, в том числе и политические, в скрещении которых давно уже находился «Проект».
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});