Читать интересную книгу Мысли и высказывания - Марк Цицерон

Август Октавиан. Античная камея

О, какими тяжелыми условиями обставлено не толь ко управление государством, но и охранение его! Если теперь Луций Катилина, отовсюду окруженный и обессиленный мерами, стоившими мне столько умственного напряжения, столько трудов, столько риска, если он внезапно упадет духом, откажется от своего плана, оставит товарищей, забудет о своих воинственных замыслах и с пути преступления и мятежа свернет на дорогу изгнания и бегства, никто из этих людей не скажет, что я сорвал с него доспехи его дерзости, что моя бдительность смутила и поразила его, что я разрушил его надежды и сокрушил его натиск, нет: скажут, что он – невинный человек, без суда и следствия отправленный в изгнание насилием и угрозами консула! Найдутся люди, которые его, в случае такого поступка, сочтут не вероломным, а несчастным, а меня – не осмотрительным консулом, а жестоким тираном! Что ж, я охотно, квириты, вынесу грозу этого лживого и жестокого оговора, лишь бы мне вас спасти от опасностей той страшной, нечестивой войны. Пусть себе говорят, что изгнал его я, – лишь бы он действительно отправился в изгнание. Но будьте покойны – он не отправится. Никогда не решусь я, во избежание оговора, молить бессмертных богов, чтобы они дали вам услышать весть о том, что Луций Катилина ведет войско на вас, что он во всеоружии орудует против вас, но не пройдет и трех дней, и вы ее услышите. И я гораздо более боюсь, со временем, упрека в том, что я его выпустил, чем в том, что я его изгнал; но раз есть люди, называющие его изгнанником, когда он только бежал, что стали бы они говорить, если бы он был казнен? Впрочем, эти самые люди, твердящие, что Катилина отправляется в Массилию, они не столько об этом скорбят, сколько беспокоятся; нет среди них столь сердобольного человека, который бы не предпочел видеть его с Манлием, чем в Массилии. Что же касается его самого, то хотя бы он и раньше никогда не помышлял о том, что он теперь делает, все же он предпочел бы дать себя убить в рядах мятежников, чем жить изгнанником. Ныне же, когда он ни в чем не обманулся, кроме разве в том, что ему пришлось оставить Рим, не лишив меня жизни, мы, право, должны скорее желать, чтобы он отправился в изгнание, чем скорбеть об этом.

Жрица. Фрагмент античной статуи

Римлянин. Фрагмент античного бюста

Но я напрасно так долго распространяюсь об этом одном враге, враге открытом, которого я к тому же – так как, согласно моему всегдашнему желанию, нас разделяет стена – далее и не боюсь; важнее поговорить о тех лицемерах, которые остаются в Риме и вращаются среди нас. Их я желал бы, если только это возможно, не наказать, а вылечить для их же пользы и примирить с государством; да я и не вижу, почему бы это было невозможным, если только они пожелают меня выслушать. Поэтому я хочу изложить вам, квириты, из каких категорий людей состоят эти их силы; а затем предложу отдельным категориям средства к исцелению, поскольку ими располагает мой разум и моя речь.

Первая группа состоит из людей с большими долгами, но с еще большим имуществом, из любви к которому они никак не решаются расплатиться со своими кредиторами. Они с виду, как люди зажиточные, принадлежат к хорошему обществу, но намерения и принципы у них самые неприличные. Как! вы изобилуете землями, домами, серебром, челядью, всякого рода добром, вы – богачи, и не решаетесь урезать часть вашего состояния, чтобы этим увеличить ваш кредит? Чего же вы ждете? Войны? Вот как! вы думаете, стало быть, что она, опустошая всю Италию, оставит неприкосновенными ваши имения? Или закона об облегчении долговых обязательств? Напрасно вы ждете такого закона от Катилины; облегчить ваши долговые обязательства намерен я, но не иначе как после продажи части вашего имущества; для вас, богачей, это единственное средство спасения, и если вы бы пожелали воспользоваться им раньше и не пытались бы доходами с ваших имений бороться с нарастающими процентами – более безрассудной тактики и придумать нельзя – вы были бы и более зажиточными, и более порядочными гражданами. Впрочем, этих людей я ничуть не боюсь: они или откажутся от своих намерений, или, упорствуя, будут угрожать государству только своими пожеланиями, а не оружием.

Октавия. Фрагмент античного бюста

Второй класс – люди кругом задолжалые, но жаждущие власти и силы и воображающие, что им при общем расстройстве государства удастся получить те почести, которые они в спокойные времена считают недостижимыми. Им лучше всего дать тот совет, который, впрочем, относится также и ко всем остальным – чтобы они раз и навсегда простились со своими надеждами. Ведь, прежде всего, я сам неусыпно, деятельно и заботливо охраняю государство; затем – все честные граждане воодушевлены мужеством и сплочены согласием; далее – в нашем распоряжении значительные военные силы; наконец – сами бессмертные боги подадут помощь нашему непобедимому народу, нашей славной державе, нашему прекрасному городу против столь преступного покушения. Но если бы даже они и достигли предмета своих безумных желаний, неужели они думают, что они на развалинах города, среди луж крови его граждан – ведь вот что сулит Риму их нечестивая и безбожная душа – будут консулами или диктаторами или даже царями? Неужели они не сознают, что они, едва только достигнув высшей власти, предмета их вожделений, будут вынуждены уступить ее какому-нибудь беглому рабу или гладиатору?

Август Октавиан. Античная монета

Третья категория состоит из людей уже пожилых, но постоянными упражнениями сохранивших силы своей молодости; к ним принадлежит и тот Манлий, которого ныне сменяет Катилина. Это – колонисты, которых наделил землей Сулла. Вообще, конечно, эти колонисты – люди дельные и хорошие, но есть между ними и такие, которые, очутившись нежданно и негаданно владельцами состояний, стали вести слишком уже широкую и роскошную жизнь; и вот, в то время, как они строят себе хоромы, точно богачи какие, украшают свои усадьбы, заводят многочисленную челядь, дают великолепные пиры, – долги так их опутали, что им уже нужно вызвать из преисподней Суллу, чтобы спасти свои дела. Они же, со своей стороны, соблазнили некоторых крестьян, людей маленьких и неимущих, той же надеждой – поживиться разбоем, как в былые времена. Для меня те и другие – те же хищники и грабители, и вот им мой совет: пусть они образумятся и перестанут мечтать о проскрипциях и диктатурах; те времена столько горя принесли государству, что теперь нет уже не только человека, но даже смиренной овечки, которая допустила бы их повторение.

Музыкант. Мозаика. Помпеи

Четвертый разряд обнимает самую разношерстную и разнокалиберную, а потому и беспокойную толпу. Его члены давно уже погрязли в омуте бедствий и никак не могут вынырнуть из него; отчасти вследствие своей собственной лени, отчасти вследствие неудачного ведения дел, отчасти же и вследствие жизни не по средствам – они обременены старинными долгами. Теперь их одолели вызовы в суд, исполнительные листы, описи их имущества – и вот они, говорят, целыми толпами оставили и город, и деревни и бежали в стан мятежников; но я не думаю, чтобы они были также опасны для своих врагов, как для своих кредиторов. Пусть эти люди как можно скорее падут, если они не могут стоять, но падут так, чтобы не только государство, но даже ближайшие соседи не заметили их падения. Я не понимаю, почему они, не умея жить честно, желают погибнуть непременно с позором; не понимаю также, почему они считают меньшим горем для себя погибнуть гурьбой, чем если бы им пришлось погибать поодиночке.

К пятой группе я причисляю отцеубийц, кинжальщиков – словом, всех преступников. Их я от Катилины не отзываю; они не захотят оставить его, да и лучше для нас, если они погибнут смертью злодеев, раз их так много, что острог их не вмещает.

Август Октавиан в тоге. Фрагмент античной статуи

Последнее место занимает, не только по моему счету, но и по своему характеру и образу жизни, тот класс, который всецело принадлежит Катилине; это – его дружина, говоря правильно, его фавориты и наперсники. Вы видите их, как они расхаживают, гладко причесанные и напомаженные, одни – безбородые, другие – с изящной бородкой, одетые в длинные туники с рукавами и в широкие, точно паруса, тоги. Все их рвение и способность бодрствовать по ночам посвящены ими ночным оргиям. В этой компании находятся все шулера, все прелюбодеи, все срамники и развратники. Эти милые, нежные мальчики умеют не только любить и быть любимыми, не только петь и плясать, но и поражать кинжалом и отравлять ядом; и если они отсюда не уйдут и не погибнут, то знайте, что даже после гибели самого Катилины их общество будет рассадником Катилин в нашем государстве. Но чего же, собственно, хотят эти несчастные? Неужели они собираются взять с собою в лагерь и своих любовниц? А как же они обойдутся без них, тем более в теперешние долгие ночи? И как перенесут они Апеннины с их снегами и морозами? или они думают, что их привычка плясать нагими на пиршествах поможет им легче переносить стужу? Вот будет страшная война, когда Катилина окружит себя этим штабом развратников!