Читать интересную книгу Камчатка - Марсело Фигерас

Когда мы вернулись на дачу, в бассейне плавала еще одна мертвая жаба. Я мысленно отругал себя за непредусмотрительность и поклялся что-нибудь предпринять – ведь я-то не считал, что лучшая жаба – мертвая жаба.

Гном вызвался похоронить жабу по христианскому обряду.

29. Мы остаемся одни

Когда в понедельник мы проснулись, – а случилось это чуть ли не в полдень, – мамы уже не было дома. Папа сидел в столовой. Пока мы спали, он успел разобрать до последнего винтика старинные напольные часы. Уйма колесиков, загогулин и прочих деталей была разложена на старом одеяле, на обеденном столе и даже на полках серванта. Казалось, в комнате взорвалось время и его ошметки разлетелись по всем углам.

Гном приготовил себе «Несквик», а я, прихватив из холодильника банан и зажав под мышкой книгу о Гудини, вышел в сад. («Ситроен» исчез. Ясное дело, мама на нем уехала.) В двенадцать папа включил телевизор – на полную громкость, чтобы слушать новости, не отвлекаясь от починки часов. Даже мне все было слышно. Ничего нового: президент сказал это, военно-морской флот продемонстрировал то-то, новые меры в экономике, решительно подавлять подрывную деятельность безродных радикалов, ликвидировано столько-то боевиков, Тукуман,[30] доллар – обычная песня.

Весь день мы безмятежно бездельничали. Даже обедать не садились. Любой из нас, проголодавшись, просто шел на кухню, хватал из холодильника, что попадется под руку, и пристраивался на любом месте, которое еще не было завалено остатками предыдущих трапез. Холодная курица так и осталась по соседству с «Несквиком», а рядышком бухнулся пустой пакет от ванильного печенья.

Журнальный столик благодаря своему выгодному стратегическому положению (перед телевизором) покрылся залежами мусора и грязной посуды. (По всеобщей негласной договоренности возобладал закон «грязный стакан вторичному использованию не подлежит»: посуду мы за собой не мыли, а просто при необходимости брали из шкафа чистую.) Постепенно отходы с геологической четкостью наслоились пластами одни на другие. Я прыгал в бассейн когда хотел, и никто меня не одергивал – мол, подожди, пока пища в желудке переварится. Новости кончились, и начались сериалы, а за ними – мультики, а потом – многосерийный телефильм, а потом – опять новости: очередная порция экономических мер, ликвидированных боевиков и речей усача со злодейской физиономией.

К этому времени папа забросил ремонт часов – их внутренности так и остались раскиданными по всей комнате – и переключился на новости. Расчистил на журнальном столике место для бутылки «Ганчи» и лекарства от язвы желудка. Завел свой коронный монолог. «Да кто тебе верит, реакционер! Шут гороховый!» – честил он; эта фраза отлично бы прозвучала в устах Гамлета (акт I, сцена IV) в качестве обращения к призраку. «Да я из «Захватчиков» больше узнаю о событиях, чем из твоей передачи», – продолжал возмущаться папа, но почему-то не выключал телевизор. «Хватит ломать комедию! Арестовали людей – предъявите им обвинения, – заявил он, обращаясь уже к министру внутренних дел. – Это в ваших же интересах – очернить заключенных!»

Солнце уже село, похолодало, и мы с Гномом тоже перебрались поближе к теплому экрану телевизора. Гном проводил эксперимент, в котором использовались пустые пузырьки, грязные стаканы, вода, мука, колесики от часов и малярные кисти, найденные им в кладовке. Иногда экспериментатор замирал в нерешительности, оказавшись на распутье, но предметы, наваленные на столе, тут же подсказывали ему что-нибудь новенькое. Свежие идеи возникали одна за другой. Например, смешать кока-колу с «Несквиком» – они же так занятно вспениваются!

Я перечитывал «Гудини», выискивая хоть какую-нибудь наводку. Автор подчеркивал важность физической подготовки и умения сосредотачиваться, но хранил полное молчание о подробностях побегов; очевидно, он сам был эскейпист и тщательно оберегал профессиональные секреты. В итоге я в стотысячный раз уставился на первую иллюстрацию: «Гарри с помощью своего брата Тео начинает практиковаться в эскейпизме», словно надеялся узнать из картинки то, что отказывался сообщать текст; потом перевел взгляд на папу, на бутылку «Ганчи», на распотрошенные часы, на Гнома, который взбил свой клейстер до полного загустения, и сказал себе: а может, картинка – это и есть ответ? В смысле – надо просто начать тренироваться?

Я снял с себя ремень (он был резиновый и только на концах кожаный – как я его стыдился!) и попросил Гнома привязать меня к стулу. Гном, весь обсыпанный мукой, уставился на меня, прикидывая, не подвох ли это. Я показал ему иллюстрацию. Он все просек с ходу.

Должно быть, диктор – он же шут гороховый – сморозил страшную глупость, потому что папа вскочил и пулей вылетел в сад, где без удержу мог ругаться плохими словами.

Гном связал мне руки за спиной. Сложил ремень петлей, а потом раз сто обкрутил вокруг запястий, изо всех сил натягивая резину. И спросил меня:

– Ну как, хорошо?

Я слегка напряг мускулы, удостоверившись, что с первой попытки путы не поддадутся.

– Погоди, еще не все, – сказал мне Гном.

Схватив со стола пузырек с темным клейстером и облезлую кисть, он намазал мне лицо.

Сопротивляться я не мог – ведь я был связан. По вкусу клейстер был как тесто для пиццы, замешенное на «Несквике».

– Я заключенного очерняю. Разве ты не слышал, как папа сказал?

Поужинали мы молча, втроем. Одни, без мамы. Не-разогретыми остатками давешнего асадо, нещадно поливая их майонезом. Час был уже поздний. Мы созерцали гостиную и столовую, превращенные нами в зону стихийного бедствия: изгвазданные кресла, детали разобранных часов, органические отходы, – пытаясь прикинуть в уме, сколько сил на это затрачено. Никто еще с таким блеском не демонстрировал, как возрастает энтропия. Никто еще не создавал такого памятника второму началу термодинамики (это закон, гласящий, что физические тела в состоянии упорядоченности обычно остаются недолго – скатываются в состояние хаоса). Но все было напрасно. Даже кавардак вселенского масштаба не смог наколдовать маму.

Когда, смирившись с поражением, мы решили хотя бы помыть посуду, оказалось, что вода кончилась. Мы забыли наполнить бак.

30. Решение, принятое на рассвете

Дачный поселок, где мы обосновались, был не самым шикарным: участки маленькие, дома в основном вроде нашего – неказистые, примитивные постройки. Многие так и стояли без отделки – дожидались, пока владелец разбогатеет или, наоборот, продаст недостроенное гнездышко каким-нибудь энтузиастам ремонта. Многие дачи почти весь год пустовали: хозяева появлялись лишь летом да иногда на выходные. От наших ворот до ближайшего шоссе надо было пять минут ехать на машине. Улицы были немощеные, участки огорожены сетчатыми заборами и обсажены молодыми тополями; гибкие деревья худо-бедно скрадывали казарменную прямолинейность границ.

Ранним утром в будни в поселке царила тишина, бьющая по ушам не хуже, чем вой сирены. Иногда ветер доносил стрекотание кузнечиков или обрывки радиопередач, но преобладало безмолвие: всепоглощающее, звенящее в ушах. Его было невозможно не слышать.

Когда диктор извещал: «Наши передачи закончены, до завтра», Гном, обессилев, моментально засыпал. Телевизор был для него солнцем: Гном вместе с ним включался и отключался. Капитуляция Гнома перед сном означала, что в доме установился штиль. Все шумы звучали под сурдинку: мы тихо-тихо мыли посуду, чистили зубы, поворачивали ключи в замках, опускали щеколды, перешептывались перед сном – и не только потому, что боялись потревожить Гнома. Просто тишина внушает к себе благоговейное уважение.

Я еще не спал, но уже лежал в постели с книгой. Тут-то я и услышал, как с дальней границы области штиля окликает меня «ситроен». В полной тишине мотор нашего «ситроена» слышен за несколько кварталов. Он надсадно ревет, как двигатель нормальной машины, когда она буксует в песке.

Хлопнула дверца, донеслись глухие голоса родителей.

Через пять минут мама зашла к нам. Гном крепко спал. Он прижимался щекой к пластмассовому Гуфи, и потому его лицо казалось измятым.

Мама села на мою кровать и сообщила, что привезла мне новый выпуск «Супермена», но его задержали на таможне. (Это значило, что сначала журнал прочтет папа.) Я поцеловал ее, искренне тронутый такой заботой. В те времена я был фанатом Супермена. Мы, суперменисты, обожали своего кумира за необычайные способности и яркий костюм. Наши сердца сладко замирали при виде очаровательной Лоис Лейн.[31] Мы с трепетом ждали выхода мексиканских журналов (новый выпуск публиковался раз в две недели) и презирали бэтменистов – они безнадежно отстали от жизни.

Покосившись на Гнома, мама спросила, много ли у меня с ним было хлопот. Вообще-то, если учесть ситуацию, Гном держался молодцом – сносил лишения со стоицизмом, которого мы от него и не ожидали. Мама спросила: