Читать интересную книгу Камчатка - Марсело Фигерас

Реальность – во всяком случае, ее прекраснейшие образцы – намного фантастичнее, чем сказки. Покажите мне писателя, который смог бы выдумать гланды, комодского дракона[26] или все эти несусветные трюки, посредством которых мы размножаемся. Какому фантазеру взбредет в голову, что коралловые рифы образуются из трупиков крошечных существ, чьи тела выделяют известь? Кто осмелится выдумать мир, подобный нашему, мир, хозяевами которого стали потомки жаб, лягушек, саламандр и тритонов?

Пока мы рыли яму и совершали похоронный обряд, Гном отмалчивался, размышляя над моим рассказом. В его глазах пылал огонь сомнения. Но кое-что он, видно, все-таки уяснил: когда я забросал яму землей, он украсил холмик камнями и спросил:

– А жабы тоже попадают в рай?

28. Приятная передышка

Выходные прошли в полной безмятежности. Случайного наблюдателя ничто бы не насторожило: семья Висенте предавалась dolce far niente[27] – нежилась на солнышке в саду или у бассейна, наслаждалась «святой троицей» истинно аргентинского стола асадо, спагетти (разумеется, из полуфабрикатов – на кухню мама и носу не показывала) и сдобными булками.

Но более проницательный наблюдатель не преминул бы подметить, что взрослые отлучаются с дачи подозрительно часто, чуть ли не каждые пятнадцать минут. То папа, то мама уезжали куда-то на машине или уходили пешком, непременно порознь. (Звонить полагалось не с дачи, а из автомата.) Если бы к зоркому взору прилагался еще и острый слух, то привычка членов семьи Висенте задавать друг другу самые банальные вопросы («Как тебя зовут?», «Когда у тебя день рождения?», «Как зовут твоих родителей и брата?») натолкнула бы на мысль, что на даче забавляются какой-то таинственной, непостижимой для посторонних игрой.

Некоторые из событий этого уик-энда стоит занести в анналы. Например, папа начал отращивать усы. После трехдневного моратория на бритье над его верхней губой образовался участок перманентного мрака. Нам с Гномом казалось, что усы уже вполне солидные, но мама уверяла, что папа за компанию с Гномом напился «Несквика», а рот утереть забыл. Утром в воскресенье она застигла нас – всех своих троих мужчин – перед зеркалом в ванной. Давид, отец семейства, одобрил результат и горделиво начал придавать своим усикам красивую форму, подстригая их ножницами. Гарри, первенец, посетовал на отсутствие растительности на лице и поделился мечтой поскорее обзавестись холеными усами а-ля Мандрейк.[28] А младшенький, Симон, заявил, что вполне доволен своими гладкими, как у его телевизионного кумира Симона Темплара, щеками, и спросил, почему у всех святых есть борода и усы, а у Симона Темплара нету.

Состоялось три партии в «Стратегию». О результатах упоминать излишне.

Я нашел время перечитать книгу о Гудини и обдумать ряд планов на будущее, к которым я вернусь ниже.

Днем в воскресенье произошло нечто грандиозное – семья Висенте посетила местную церковь. Сколько я себя помню, на службах я не бывал никогда. Иногда меня брали на венчания или на крестины, но и только, и потому я не имел никакого представления о том, как проходит обыкновенная месса. Увы, это потенциальное приключение с самого начала обернулось пыткой. Маме взбрело в голову, что в семье Висенте все очень набожны, и потому она заставила нас с Гномом вызубрить «Отче наш», «Верую» и «Аве, Мария». Она проверяла нас и дома, и по дороге, в машине, – ведь, войдя в церковь, мы должны были сделать вид, будто ориентируемся в распорядке богослужения с непринужденностью профессиональных верующих.

Наши родители получили религиозное воспитание, но со временем они оба отошли от веры. Папа больше надеялся на те законы, которые от людей, а не от Бога. Мама уверовала в науку, чтобы поменьше походить на бабушку Матильду с ее высокомерно-ханжеским благочестием. Каким-то образом родители умудрились вырастить нас полными невеждами во всем, что касалось религии. Наверно, думали, что это нам пойдет на пользу. Но в наших головах царила полная неразбериха относительно таких общеизвестных понятий, как рай или ад. То, что мы не имели достоверной информации о правилах членства в этих клубах, иногда нас сильно беспокоило. А поверхностное знакомство с основными постулатами католической доктрины еще более усилило во мне ощущение, что в этом мире я – как выброшенная на берег рыба.

Помню, как-то на Пасху в детском журнале «Антеохито» мне попалась вкладка с картиной, изображавшей все этапы Крестного пути. Редакция рекомендовала вынуть лист из журнала, аккуратно разогнув скрепки, и повесить на стену. Я же лист вырвал и сжег, а пепел тайно спустил в унитаз. Совет повесить в моей комнате наглядное описание того, как мучили и убили человека, вызвал у меня примерно такое же омерзение, как если бы мне предложили украсить интерьер схемой производственного процесса в Освенциме.

Но больше всего мою психику травмировал старый фильм, который я как-то вечером посмотрел по девятому каналу. Назывался он «Марселино – Хлеб-и-Вино». Марселино был сирота. Его приютили монахи в монастыре. Однажды спускается он в подвал – за какой-то вещью – и вдруг слышит голос: «Пить…» Марселино оглядывается по сторонам – никого. И действительно, в подвале нет ни одной живой души, кроме мальчика. Голос доносится со стороны огромного распятия. Это деревянный Христос пить просит.

Самое ужасное, что в конце фильма Марселино умирал, и толстопузый священник плакал от радости, и колокола вызванивали «Слава-слава», потому что деревянный истукан «избрал» мальчика. (Истукан-то, кстати, не знал самых элементарных вещей – дерево от влаги набухает! А разбухшего Христа никакой крест не выдержит.) Все в фильме внушало, что за Марселино надо только радоваться – ведь его за святость взяли в рай, но я не мог отделаться от мысли, что проклятый истукан убил Марселино, а всем – как с гуся вода.

С тех пор, когда мои одногодки заводили речь об ужастиках и триллерах (обычно толковали о самых банальных героях и сюжетах – Франкенштейне,[29] мумиях, Дракуле), я пытался рассказать о деревянном Христе (ой, чуть не забыл одну подробность: одна из его приколоченных гвоздями рук вдруг отрывалась от креста, чтобы взять у Марселино кружку!), но воцарялось молчание и все смотрели на меня как на чудика, которым я, увы, и был. Со временем я научился помалкивать, но кошмары продолжались. Мои друзья и одноклассники просыпались посреди ночи, удирая от оборотней и всадников без головы. Я просыпался с криком, потому что за мной гнались смертоносные футболки, прожорливые Сатурны и деревянные Иисусы; последние слезали с крестов и преследовали меня по длинным коридорам, одновременно пытаясь внушить мне, что хороший ребенок – мертвый ребенок.

У Гнома тоже возникали проблемы с богословскими постулатами, но не столь серьезные. Он спросил у мамы, можно ли ему пропускать в «Отче наш» строчку: «И прости нам долги наши, как и мы прощаем должникам нашим», ведь у него самого долгов нет – он еще маленький. По-настоящему его тревожило только понятие воскресения во плоти; не скажу, что именно рисовалось в его воображении, но предположить несложно.

В таком вот настроении мы ехали к поселковой церкви – с громко бьющимися сердцами, твердо решив блестяще сыграть роли благочестивых Висенте. Папа надел строгий костюм, мама тоже облачилась в свой костюмчик, а у нас с Гномом на шее болтались пристежные галстуки от школьной формы – аксессуар, который я ненавидел всеми фибрами души.

Церковь была незатейливая, под стать поселку, и находилась, как водится, на главной площади. К полуденной воскресной мессе явно стекалась вся округа – «ситроен» нам пришлось припарковать за два квартала.

Поначалу я чувствовал себя очень скованно, но уже через несколько минут успокоился, и мне стало смертельно скучно. Каждый раз, когда приближалось место, требующее моего непосредственного участия, мама тыкала мне пальцем в бок, и я бубнил «Верую» или что там полагалось. В остальном же моя задача сводилась к тому, чтобы умолкать, когда умолкали все, и вставать на колени, когда все гнули спины.

Но во внутреннем мире Гнома – я знаю точно – его первая в жизни месса произвела переворот. Несложному умению креститься Гнома выучили заранее. Он освоил эту операцию совсем неплохо и даже левую сторону с правой не всегда путал, несмотря на свой юный возраст. Но начало и финал церемонии, когда все в церкви осеняют себя крестным знамением, потрясли Гнома до глубины души. Сам он был готов креститься, когда укажут, точно собака Павлова, но зрелище синхронно движущихся рук стало для него полной неожиданностью. Сочетание волшебной атмосферы и каббалистических жестов, то, как слаженно крестились присутствующие, поразило Гнома. Он вытаращил глаза, точно наблюдал превращение воды в вино. Наверно, он впервые почувствовал себя частью чего-то большего, чем одиночная живая клетка – семья, чего-то, что выше нас и все же окружает нас со всех сторон.