Они подошли к рыбной базе. Возле нее на высоких стойках сушились сети. Рядов двадцать, а то и больше. Несколько женщин осматривали ажурные полотна, стараясь не пропустить разрывов нитей. В руках у каждой — металлическая игла-челнок. Несколько быстрых движений, и дырки в сети словно и не бывало. А сетевязальщица переходит к следующему участку.
Дядя Робертас скрылся в широких дверях приземистого здания, где размещаются холодильник, разделочный, коптильный и засолочный цехи. Девочка пошла к причалам. Судов в затоне было мало. Все на промысле. А Гражина любила, когда на базе ключом била жизнь. Рокот двигателей, плеск воды, разрезаемой носами судов, веселая перебранка рыбаков с работницами базы, пронзительные выкрики весовщиков: «Сорок пять!», «Тридцать два!», «Тридцать девять!»
И рыба, рыба, рыба! Чем больше ее, тем громче гомон над затоном; рыбаки тогда лихо подводят лодки к причалам. Но случаются неблагоприятные ветры, случаются неожиданные повороты течений, и рыба не идет в сети. В такие дни неуютно на причалах, скучно и в поселке. Так бывало на Черном море, точно так же — на Балтийском.
В прямом как стрела канале, соединяющем реку с затоном, появилась лодка. Упрямо расталкивая крутыми боками воду, она быстро приближалась к причалу, на котором стояла Гражина.
— Принимай, хозяюшка! — прокричал один из рыбаков.
— Воздух или какой другой товар? — подражая работницам базы, откликнулась Гражина.
— Воздух глотай сама, а мы — народ балтийский, к рыбе с детства приучены!
— Кому рыба, а кому и хвост рыбий, — не сдавалась девочка.
Отвечать нужно быстро и метко. А запнулся, замолол языком непонятное — впредь помалкивай, разуму у умных набирайся.
— Хоть он и хвост, а все от рыбы!
— Хвосты ловили, а про головы забыли, — поддержал Гражину хор женских голосов. Работницы базы готовили ящики, чтобы побыстрее разгрузить первую лодку. Ведь за нею движется целая флотилия!
Словесный поединок закончился в тот самый момент, когда с берега увидели, что лодка полнехонька живого серебра.
— С богатым уловом! — прокричала вместе со всеми Гражина.
На этот раз море щедро вознаградило рыбаков. Лодки мчались прямо на причалы. Казалось, еще мгновенье, и они врежутся в промасленные сваи. В это самое мгновение рыбаки давали двигателям обратный ход, круто перекладывали рули. И суда, словно вкопанные, застывали у причалов.
Отец девочки вернулся тоже с богатым уловом…
Спать Гражина собралась поздно. Затемно пришли с отцом с рыбной базы. Пока ужинали, часы пробили полночь.
Спала Гражина в большой комнате. Рядом с письменным столом, который после шестого класса перешел в ее владение.
Диван стоял у самого окна. С приходом тепла Гражина не закрывала его ни днем ни ночью. Она пыталась делать это и зимою. Но мама подняла скандал. Отец поддержал ее. Пришлось смириться.
Едва девочка прикрыла глаза, как на простыню шлепнулся какой-то комок. Гражина подскочила и изо всех сил смахнула его на пол. Комок был мягким и податливым. Точь-в-точь летучая мышь. Бр-р-р!
— Чего ты там воюешь? — сонно окликнула из соседней комнаты мать.
Девочка промолчала. Не в ее характере признаться, что она изрядно струсила. Но тут на диван упал второй комок. Еще более увесистый, чем первый. Гражину вихрем сорвало с постели. Крепко прижав простыню, словно она могла защитить ее от неведомых существ, прыгавших в окно, девочка на всякий случай отошла за шкаф.
Прислушалась. Под окном, под ее окном кто-то возился. Бот карабкается по камням… Дотянулся до подоконника… В черном проеме появилась голова… К счастью, она заговорила Ромкиным голосом:
— Соня-засоня. Бросал, бросал землю — чуть руку не вывернул. Нашел я его! Клянусь головой осьминога!
— «Звездочку»?
— Нет. Человека с кладбища. Того самого, за которым ночью гонялся. Тайна раскрыта. Ура!
— Подожди минутку.
Ромка присаживается на бревно у дома. После встречи в автобусе сон как рукой сняло. Правда, ноют ноги, но Ромка старается не обращать на них внимания. Весь во власти разноречивых предположений, он готов не спать и не есть неделю кряду.
— Говори! — Гражина бесшумно выбралась через окно.
— Так вот: один из двух, что были на кладбище, — дядя Балис! Голос у него тонкий.
— Дядя Балис? Не припомню что-то…
— Да знаешь ты его. Угрюмый такой, всегда в резиновых сапогах ходит. Еще он с отцом Марите Мачулайтите в море работает.
— Молчальник?
— Вот-вот, — Ромка торопится выложить главное. — Сына он прячет!
— Зачем?
— Фашист. Наших расстреливал, — мрачнеет Ромка. — С гестаповцами сбежал…
Ромка выкладывает Гражине все, что знает о дяде Балисе, рассказывает о встрече в автобусе.
— А сына ты видел?
— Это ж второй незнакомец с корабельного кладбища! Клянусь головой осьминога!
— Бабушка еще надвое сказала…
— Перестань, — досадливо отмахивается мальчик. — Помнишь, он вспоминал о штурмфюрере Фальке?
— Ну, помню.
— Так это же фашистский начальник. Потом дядя Ба-лис спрашивал у сына, как решился он в наших местах появиться. Это два! Да я тебе целых сто примет найду!
— А почему он отцу угрожал?
— Голова — два уха! — презрительно тянет Ромка. — Фашист он! Понятно?!
— Ничего мне не понятно! И не кричи на меня! Скажи лучше, как зовут сына дяди Балиса? А?
— Как зовут?.. — пытается вспомнить Ромка. Но по его лицу видно, что это совершенно безнадежно.
— Эх, ты!
— Чего тебе от меня надо? Чтобы я целых два года помнил какое-то имя? Да? Клянусь головой осьминога, может, мама тогда и не говорила мне…
— Может, может, — поддразнивает Гражина, — никакого толка от твоего «может».
— Знаю! Знаю! — подскакивает вдруг мальчик. — Вацис! Вот как его зовут!
— Вспомнил?
— Чего тут вспоминать: так его дядя Балис на кладбище называл.
Это было не очень убедительно, но Гражина больше не спорит. Сын это дяди Балиса или не сын — все равно тайна корабельного кладбища приоткрылась. Конечно, предстояло узнать еще многое, но теперь они на правильном пути, теперь была уверенность, что тайна будет раскрыта.
— Узнаем, где он прячется, — и к пограничникам! — планирует Ромка. — Берите фашиста, судите его! Об этом, может, даже в газетах напишут… Пусть узнают все, что Ромас Дайлидонис умеет не только клады искать…
— Ну как, посмотрим? — спрашивает Гражина.
— Что?
— Дома ли этот Балис…
— Ночью?
— А если он сейчас к сыну собирается?
— Пошли! — вскакивает Ромка. — Быстрее!
И они побежали. Поселок спал. Спал ветер. Спало море. Луна была так ярка, что казалось, будто тысячи звезд, притушив огоньки, передали свои силы верному спутнику земли. Глубокую тишину нарушали лишь торопливые шаги ребят да ленивое тявканье одинокой собаки. Ромка не преминул заметить, что она, видимо, страдает бессонницей.
…Дом дяди Балиса стоит на отшибе. Сложенный в отличие от большинства кирпичных зданий поселка из толстых бревен, он приземист и мрачен. Вплотную к дому подходят густые заросли орешника. С этой стороны и пришли к нему ребята.
В окнах — темнота. Двери — на запоре.
— Спит. Пьяный ведь, — шепчет Ромка.
— Дома ли? А может, сын прямо у него ночует? Может, он видит нас? — Гражине становится страшно. Ромас тоже поеживается. Что ни говорите, мало приятного встретиться с фашистом, который даже отца родного грозился отправить к покойникам.
Фашист! Это слово звучит для ребят как проклятье, как самое плохое и страшное, что только может быть на земле.
Но что делать? Как поступить?
И Ромка решается. Наказав Гражине спрятаться в кустах, он подползает к самому дому. Здесь прислонен к стене большой таз из оцинкованного железа. В таких хозяйки обычно стирают белье. В руках у Ромки — толстая палка.
И словно взорвалась ночная тишина. Дикий грохот! Вопли: «Пожар!», «Пожар!»
Убегая в кусты, Ромка слышит, как мечется кто-то в доме. Потом двери с треском распахиваются, и на пороге вырастает человек.
— Дядя Балис, — разочарованно шепчет Ромка.
Вациса в доме рыбака не было. А то бы он, как рассудил Ромка, выскочил тоже. Дядя Балис долго стоял в лунном свете. Спьяну он, видимо, не мог сообразить, что подняло его с постели. Потом безобразно выругался и скрылся в доме.
— Давай так. Сейчас — спать. Утром я иду в правление, а ты — сюда. Да пораньше. Чтобы не пропустить, когда он к сыну пойдет.
— Ладно… В городе ты все сделал, что дядя Робертас наказывал?
— Клянусь головой осьминога!
— Расскажи.
— Могу, — и Ромка начинает рассказывать. Говорит он до самого дома Гражины. Та слушает и завидует. На прощанье девочка, словно между прочим, замечает: