Читать интересную книгу Луна-парк - Эльза Триоле

Обнимаю так же крепко, как и люблю, то есть обожаю.

Р.

Амьен, 12 июля.

Вы, Ваше сердце, Ваши письма и даже звук Вашего голоса, коснувшийся моего слуха, все приближается с головокружительной быстротой. Спасибо за то, что Вы делаете ото с таким волнением, с такой искренностью.

Да неужели правда, что у Вас так много веснушек? Вот досада-то, прямо не знаешь, куда Вас и поцеловать… А больше ничего нет? Я убежден, что Вы скрываете от меня самые страшные свои недостатки: например то, что Вы могли бы меня полюбить. Как же я могу исцелиться, когда я болен тем же недугом.

Наконец-то Вы будете здесь! Столько писем, я уж побаивался, что наша переписка превратиться в игру. И все же мне так отрадно Вам писать. Только что прошел дождь, птицы непомерно огромные, а цветы – просто великаны. Все та же боязнь показаться смешным мешает мне сказать Вам, что мне хочется плакать, но ведь слезы, когда плачешь в одиночестве, блестят столь же глупо, как дуло револьвера, о котором Вы мне писали. Но я Вам уже сообщил, что прошел дождь, и сквозь его кристалл – сквозь дождь, сквозь слезы, мир, точно через лупу, кажется непомерно огромным. Один поворот – и перед Вами феерия, два поворота – и перед Вами гротеск, а в общей сложности это и есть душа.

Дорогая моя Бланш, жду от Вас того, что только Бы одна можете мне подарить. Объясню все, когда увидимся, в частности объясню, как я жду, что Бы вернете мне вкус к жизни, мной утерянный.

Целую Вас на сей раз со всей вновь обретенной мною нежностью.

Раймон.

13 июля.

Бланш, повсюду музыка и карусели, но мысль о Вас не оставляет меня ни на минуту. Через несколько дней Бы, быть может, разрешите мне сжать Вас в объятиях.

Люблю Бас со всей силой отчаяния.

Раймон.

Амьен, 20 июля.

Только что получил Баше письмо. Да, мы увидимся вновь. Вы должны были проехать через Амьен. Почему бы Вам не проехать здесь еще раз?

Почему я должен быть несчастным? Вы пишете такие очаровательные письма, но откуда эта нерешительность?Почему вы не получаете моих писем? Написал в день Вашего отъезда. Когда Вы приедете? Вы должны приехать.

Думаю, что Ваше письмо – следствие каких-то событий. Почему Вы никогда не говорили мне о Вашем муже? Почему? Кто и что он для Вас? Ничего или все?

Обнимаю тебя изо всех сил.

Раймон.

Жюстен захохотал, он хохотал в полном одиночестве, обнажив в смехе свои мелкие зубы. Должно быть, Раймона здорово поразило известие о том, что у Бланш имеется законный супруг! Надо сказать, что и Жюстен узнал о существовании этого супруга только сейчас, но ведь не он был любовником Бланш! Поздновато было сообщать об этом Рай-мону, теперь, когда они уже стали близки… Да знал ли Раймон хотя бы, что Бланш – летчица? Даже намеком не упоминалось в письмах об этом обстоятельстве.

Жюстен поднялся, открыл окно… Дождь кончился, и мрак был неподвижный, густой, мягкий, словно замша. Был ли Раймон и впрямь гнусным типом? Во всяком случае, он являлся исключением среди господ мужчин, окружавших Бланш. Лично Жюстен был на его стороне, и будь он на месте Бланш, он также выбрал бы Раймона. Если только не Шарля Д.-П. – странно все-таки, что Шарль, именовавший себя управляющим «Луна-парком» Бланш, оказался тем самым Дро-Пан-дером! – впрочем, нет, он женат, а это не пустяки, у Бланш могли быть неприятности и даже огорчения. То, что она сама замужем, это, пожалуй, не столь существенно… Жюстен был решительно против Пьера Лабургада, журналиста… И против того, другого, заглавного Б., государственного деятеля… Настоящий вельможа. Низенький. Этакий Наполеон. Плечи круглые. Начинает расти брюшко. От него, должно быть, пахнет дорогими духами «Русская кожа». Портсигар у него золотой. В свете всех этих соображений Жюстен готов был одобрить Бланш, остановившую свой выбор на гнусном типе, на бездельнике. Если только он до времени не сгорит от алкоголя, из него может получиться нечто не совсем заурядное, знаменитость и все такое прочее. Бесспорно, он талантлив, этот Раймон… Раймон – как же дальше? Письма были датированы 1950 годом, и тогда Раймону было двадцать пять лет… Сейчас У нас 1958 год, значит, ему уже тридцать три года, игра подходит к концу… А письма от Шарля датированы 1957 годом. Сколько лет сейчас Бланш? Тридцать? Больше? Откуда он это взял? Да так, ниоткуда… Просто Жюстену хотелось, чтобы Бланш было сейчас тридцать с лишним. Какой возраст считается предельным для летчика? Если, конечно, у человека здоровое сердце… Мужчины, окружавшие Бланш, не умели с ней обращаться, не таких мужчин следовало бы ей встретить на своем пути… Да, ведь есть еще Карлос, красивый астрофизик. Очень, очень красивый, если только верить ревнивцу Шарлю… Красоту так просто со счетов не сбросишь!

Жюстен вернулся к письменному столу. Ему не терпелось узнать продолжение любовного романа Раймона и Бланш. Так или иначе спать ему совершенно не хочется.

Ницца, 3 сентября 50 г.

Пишу Вам с грустью, беспокойством и с чувством, что надо мной нависла беда. Почему я чувствую сегодня такое ко всему безразличие? Ничто меня не веселит, ничто не привлекает. Есть только ощущение глубочайшего упадка, а также Вашего одиночества, Вашей нерешительности, Вашей растерянности. Мне скучно в самом роковом смысле этого слова. Как мне быть со всем тем, что меня, переполняет, гнетет, затем покидает и так без конца? Бланш, почему Вас совсем не трогает то, что восхищает меня в Вас? Именно тут я чувствую, до какой степени я Вас люблю, до какой степени мое отчаяние кормится одиночеством, и я не могу представить себе Вас живой, не могу представить себе ни одного Вашего жеста, который не был бы отголоском Вашей грусти, не вижу Вас живой, просто живущей.

Сегодня я пытаюсь проанализировать то, что нас сближает и что отдаляет друг от друга. Все меня привлекает в Вас. Все, возможно, во мне Вас привлекает… И, однако, мы ведем себя так, как будто стараемся друг друга взаимно уничтожить. Ваша изумительная жизнь, Ваше изумительное сердце, Ваш изумительный ум пугают меня и восхищают. Никогда в жизни я не чувствовал в такой мере нужды в ком-то, даже не представлял себе этого. Пронзительной нужды в Вас. Heупрекайте меня, Бланш. Я верю, что «наши судьбы связаны». Вы появились как раз в тот момент, когда я внутренне жаждал этого ожидания. Примите же его как безжалостный рок. Я буду стараться дать Вам счастье. Вспомните, что говорили Вы мне в зените нашей любви. «Обещаю вам, что мы больше не расстанемся». А трудности имели значение только потому, что мы натолкнулись на них на перевале жизни. Подумайте о том, как маломеста занимают в жизни человека события, в которых не участвует сердце и ум. Лишь они и остаются в конечном счете.

Вы так необычайно молоды, Бланш, что я просто пугаюсь, все Ваши желания – желания, свойственные отрочеству. Я в этом смысле – тоже ребенок, но во всем детальном я – взрослый человек. Поймите же, я готов пожертвовать ради Вас всем, что касается меня, что не касается внешнего мира, но ведь мы-то с Вами именно там и встречаемся.

А тут еще все то страшное, что Вам пришлось пережить. Ваше сердце и та бездна, в которую Вы непременно хотите броситься. Я все приму от Вас, если Вы готовы простить мне мой плохой характер и если обещаете взять меня с собой именно туда, где находитесь Вы.

Люблю Вас.

Раймон.

P. S. Это количество писем меня пугает. Я мог бы писать Вам целые дни без остановок. К чему? Я так измучен, так растерян, что уже не могу выбирать. Попытайтесь, молю Вас, отыскать меня такого, каков я есть.

Ницца, 15 сентября 50 г.

Я слишком живо ощущаю непоправимое в любви, чтобы не попять из Вашего письма, что любая попытка с моей или с Вашей стороны отныне бесполезна и что нельзя вернуть того, что мы потеряли. Бьию бы недостойно нас искать виноватого, говорить об этом, а тем более думать. Когда такое случается, терзать друг друга бесполезно. Куда проще кинуться в объятия друг друга. На сей раз жест не удался, признаюсь, по моей вине. К несчастью, я попытался это сделать, когда Вы были от меня дальше, чем Париж. Обычный оптический обман, дорогая Бланш, говорю это без горечи, просто с грустью констатирую факт. Ибо я понимаю, понял это тогда же, и виню себя за то, что притворялся, будто не понимаю, что Вы хотели сначала Удержать меня, потом завлечь в Париж. Но ведь, Бланш, не из трусости в отношении Вас, а только из трусости в отношении материальных условий жизни (мне трудно выразиться яснее) вопреки Вашему совершенному обаянию и Вашей любви, от которой я так страдал, я не мог приехать к Вам. И письма Ваши – с ужасом чувствовал также и это – оставляли мне единственный шанс спасения, а Ваша жестокость, рискуя все потерять и остаться лишь при двух партнерах – двух призраках, мало-помалу казнили Вас самих, как казнила она меня. Короче, я не должен был бы Вас покидать, но мне не позволили материальные условия, я ушел туда, где мог обедать каждый день. Неужели Вы объяснили себе это иначе? Но так или иначе, Бланш, если я в каждом своем письме упорно признавался Вам, потом говорил и повторял, что люблю Вас, Вы, очевидно, в этом не сомневались, раз отвечали тем же. Ведь не из жалости же? Не думаю, чтобы Вы были способны на такую жалость. Полагаю, что Вы обладаете достаточным опытом сердца и знаете, что любовь не может питаться этим обезжиренным мясом. И все же Вы тогда постарались держать меня на расстоянии. Я пытался вырвать у Вас признание. Вы отделывались полупризнанием. Правда, Вы были ко мне неравнодушны, правда, я никогда не исчезну из вашей памяти… Но то признание, которое я из чувства нелепой стыдливости именовал «тремя словами», Вы не решились произнести. Знаю, почему я так и не сумел Вас к этому принудить. Удалось бы мне это, если б я Вас не покинул? Ибо, Бланш, в ту единственную ночь разве я воспользовался Вашей взволнованностью, разве я обманом выманил у Вас Ваше сердце? Помните, Вы тогда ответили в сущности на тот же вопрос. Вы мне сказали, что Вы меня любите. И если тогда Вы были неискренни, значит, любви вообще не существует, значит, можно сомневаться решительно во всем.