Читать интересную книгу Луна-парк - Эльза Триоле

В баре было темно от табачного дыма, и в гул разговоров врывалось щелканье биллиардных шаров из соседней комнаты, где, должно быть, тоже набралось изрядно людей, судя по тому, как там шумели. Когда Жюстен увидел на пороге барона, еще более исхудавшего, чем в последнюю их встречу, и уже окончательно похожего на бродягу, ему стало немного совестно, что сам он наелся до отвала. Барон приложил два пальца к берету, и Жюстен Мерлэн, приподнявшись, жестом пригласил его к своему столику. Барон подошел, поздоровался, но заявил, что спешит, что пришел лишь осведомиться у Антуана, нет ли на его имя писем, – и удалился.

– Окончательно дошел, – сказал Антуан, ставя перед Жюстеном чашку кофе, – даже своего адреса теперь у него нет, на наш адрес ему пишут. Из замка выставили – опечатали замок… Ни за что не угадаете, где он теперь ночует…

– А где?

– В кемпинге «Дохлая лошадь»! В первом же маленьком домике, в том, что с дороги виден… Адрес для почтальонов не подходящий.

– В том, что похож на деревянный башмак?

– Именно там, мсье Мерлэн. Со вчерашнего дня погода вроде установилась, но ненадолго, уж поверьте мне, мои ноги не обманут… Кто знает, барон, может, и выберется из беды, а все-таки в такие годы, ох, как трудно!

Жюстен представил себе кемпинг в непроглядно черную ночь. Он лично побоялся бы остаться один среди этих пустых палаток, где мог легко спрятаться, притаиться кто-нибудь…

– Трудно, – повторил Антуан, наливая гостю малиновой настойки, – трудно человеку, который к таким вещам не привык… Как сейчас помню его во время охоты с той самой дамой, из-за которой он и свихнулся… На мой взгляд, ничего особенного. Правда и то, что я ее только в охотничьем костюме видел, похожа на мальчика.

– Блондинка?

– Постойте-ка, когда она снимала каскетку… да, очень светлая.

– Крашеная?

– Нет, натуральная… Крашеные блондинки никогда такими светлыми не бывают… разве что когда совсем волосы вытравят… Очень, очень светлая.

– Высокая?

– Вы уж слишком много от меня хотите, мсье Мерлэн! Женщина в мужском костюме – это ведь обманчивое дело.

– А каких-нибудь отличительных черт не заметили?… Антуан, вы, как я погляжу, просто рассеянный человек!

– Честно признаться, мсье Мерлэн, я ее не рассматривал! Во время охоты тут у нас столько народу бывает…

Ох уж этот Антуан!… Наконец-то нашелся человек, который видел Бланш, и тот се не разглядел! Но Антуан, словно догадавшись о разочаровании своего лучшего клиента, добавил:

– Приятная, вот это да… Не капризная и хорошо кушает, не то, что эти девицы, которым все не так, все не по вкусу, и жуют-то они, словно через силу. Правда, охота, она аппетит разжигает, особенно если охотиться по-настоящему, как та дама… Простите, мсье Мерлэн, меня зовут… Народу сегодня, как началось с завтрака, так и идет без передышки…

Короче, сведения удалось добыть более чем скудные. Жюстен оставил на столике деньги и вышел… Он чуть было не задохся в этом баре, совсем отвык от дыма, шума, алкоголя. Он предпочел бы вернуться домой пешком, подышать свежим воздухом, но некуда деть машину, да и путь не ближний…

Итак, в Бланш не было ничего особенного… Можно было даже не заметить ее, он читал нечто подобное в одном из первых писем… Ну, конечно же, об этом пишет Бланш заглавное Б.! И все же, и все же… В Трильби тоже не было ничего из ряда вон выходящего, красивая девушка – не более того… И все же… Иной раз достаточно взгляда, стечения обстоятельств, чтобы проявил себя дух, живущий в человеке… и тогда начинается нечто фантастическое. Фантастическое у Трильби и у Бланш – разнос. Что же такого фантастического в Бланш? Ее желание лететь на Луну? В наши дни это уже ничуть не фантастично, скоро люди окончательно привыкнут к такой мысли. Свет автомобильных фар ослепил Жюстена, вереница машин мчалась ему навстречу, должно быть, подняли шлагбаум… Да, в ней, в Бланш, не было ничего сверхъестественного. Если не говорить о силе чувств, которые она вызывала. Совсем как Трильби. Власть, могущество этих чувств мы еще не научились объяснять. Встречался ли вам какой-нибудь человек, который не полюбил бы вас? Глаза Трильби увлажнились от тихой радости, так изящен был этот комплимент. И, подумав с минуту, она ответила с подкупающей искренностью и простотой: «Нет, не могу сказать, чтобы я когда-нибудь такого встречала, во всяком случае, не могу сразу припомнить. Правда, я стольких людей позабыла». Жюстен Мерлэн и впрямь знал «Трильби» наизусть.

Было уже поздно. Селение, без единого огонька, спало. В общем он с удовольствием проехался по лесу, по полям. Он поставил машину в гараж и вошел в кухню через дверь, которая вела прямо из гаража. Стакан виски не повредит. Странно, что у Бланш нет холодильника. И радио тоже. Должно быть, перевезла куда-нибудь. Сверхъестественное очарование… Держа в одной руке бутылку, а в другой стакан, Жюстен прошел в библиотеку и уселся в красное кресло… Возможно, если бы он, Жюстен, умел любить достаточно сильно, то сверхъестественные силы показали бы ему Бланш, стоящую на пороге спальни, на верхней ступеньке. Жюстен смотрел на дверь. Женщина в длинной белой ночной рубашке с шалью на плечах… Она поворачивает голову, виден только ее полупрофиль, маленькое прижатое к черепу ушко…

Жюстен клюнул носом и проснулся. Если он не собирается проспать всю ночь в этом кресле, лучше поскорее лечь в постель.

Утром, когда он вошел в библиотеку и уселся за письменный стол, он обнаружил вокруг странный беспорядок. С тех пор как он занялся «Трильби», он отставил корзинку с письмами в сторону. А теперь письма, вот они, лежат на самой середине стола. Может быть, он накануне вечером опрокинул корзинку? Однако стоит она на прежнем месте, и писем как будто не убавилось. Правда, накануне он выпил и съел лишнего, даже ухитрился заснуть, сидя в красном кресле. Впрочем, коль скоро письма оказались посреди стола, значит, ясно, что он сам их сюда положил. Посмотрим лучше, что они собой представляют, и проверим, могут ли влюбленные в мадам Бланш говорить о чем-нибудь другом, кроме своей любви к ней… Жюстен Мерлэн явно искал предлога, лишь бы не заниматься сейчас «Трильби», притворялся перед самим собой, что не интересуется ею, отворачивался от нее, даже в ее сторону не глядел. Но все это только для того, чтобы подстеречь, схватить. А потом он с разбегу напишет последние сцены.

Среда.

Дорогая мадам Отвилль,

Я уверен, что письмо мое Вас разочарует (в чем же, Господи Боже?), поэтому-то я и пишу его с замиранием сердца. Однако я не собираюсь его переписывать, и если перечитываю письмо, то лишь затем, чтобы исправить орфографические ошибки.

Дорогая моя мадам Отвилль, спасибо Вам за то восторженное состояние, в котором я нахожусь, спасибо за то, что Вы приехали в Страсбург, за то, что Вы такая, какая есть, спасибо за тысячу самых неуловимых вещей. Все это я испытываю со вчерашнего дня, и все это самым удивительным образом подняло на непривычную высоту вопросы, которые ставит передо мной само мое существование.

За все это, за все те дары, которые в Ваших глазах, возможно, сущие пустяки, за все это я благодарен Вам сверх всякой меры.

Вчера, когда я возвратился из Бельфора, меня распирало желание кричать повсюду о моем счастье, неистово орать – расплата за собственную застенчивость. Моя машина делала каких-нибудь жалких 65 километров, а я, как видите, дорогая мадам Отвилль, все 210.

Но попытаемся спокойно подвести итоги, а позже опять потеряем голову. Я Вас видел, кажется, всего четыре раза! Я нашел Вас… Нет, описания не последует, я нашел Вас очень милой, и это, конечно, для Вас вполне естественно. Для меня тоже – но впоследствии все стало чудом.

У меня создалось впечатление – когда именно, неважно, – что я рискнул вступить, нет, бесстрашно прыгнул куда-то, где рассуждения, логика, сила тяготения упразднены и обязательным условием является головокружение и бешеная скорость. Итак, сделаем вывод (вижу, что мояпопытка уточнить что-либо потерпела самую жалкую неудачу).

А впрочем, какие тут могут быть выводы? Думаю, что люблю Вас, но не знаю, совсем не знаю, как Вы к этому отнесетесь. Не знаю также, что практически может из этого получиться, я в данный момент нахожусь на слишком значительной высоте, дабы беспокоиться о таких вещах. Я обещал себе избегать слова «любовь» и его производных (хорошо же я держу свои обещания!). Возможно, потому, что слово это чересчур опошлено, возможно, также и потому, что по отношению к Вам оно приобретает совсем новую силу, столь неотвратимую мощь, что я не сразу решился воспользоваться им, дабы описать то, что насчитывает всего несколько дней, даже часов существования.

Кончаю. Письмо это и так уж достаточно путаное. Что-то Вы о нем подумаете? Знаю, Вы не будете над ним смеяться. Но, может быть, назло усмехнетесь. Решите, что я слишком юн, романтичен. И, однако, никогда я так не старался быть объективным, не преувеличивать.