Читать интересную книгу В поисках равновесия. Великобритания и «балканский лабиринт», 1903–1914 гг. - Ольга Игоревна Агансон

их внутриполитического развития, формирования их национального самосознания и государственности. Как писал С.М. Соловьев: «Итак, у России по отношению к Восточному вопросу есть своя историческая, национальная политика, которой она должна остаться верною… Россия не может желать распространения своей государственной области, и без того громадной… Пусть живут свободно и независимо родные по вере и крови народы; пусть умножают запас новых деятелей на поприще европейской цивилизации, которое требует именно деятелей самостоятельных, своеобразных»[183]. Собственно, русско-турецкая война отчасти и стала воплощением этой внешнеполитической стратегии.

Лондон выступал против образования независимых государств на национальных окраинах Османской империи, даже если для этого существовали объективные предпосылки. Стараниями британской дипломатии власть султана (несмотря на поражение Турции в войне с Россией 1877–1878 гг.) сохранялась над обширными территориями на Балканском полуострове. Под давлением Лондона были аннулированы основные постановления Сан-Стефанского прелиминарного договора. Так, наиболее негативную реакцию английского правительства вызвал пункт, по которому территория автономного Болгарского княжества должна была простираться от Дуная на севере до Эгейского моря на юге и от Черного моря на востоке до гор Албании на западе[184]. По оценкам британских дипломатов, создание большого славянского государства радикально сместило бы баланс сил на Балканском полуострове в пользу России и позволило бы ей политически и экономически доминировать в регионе[185]. В результате по решению Берлинского конгресса 1878 г. Болгария была разделена по Балканскому хребту на две части: на севере от него образовывалось самоуправляющееся Болгарское княжество, на юге – провинция Восточная Румелия, оставшаяся «под непосредственной политической и военной властью» турецкого султана[186]. В состав Османской империи возвращались Македония и Фракия, для которых не предусматривалось «особого административного устройства». Но даже такое территориальное урегулирование в отношении Болгарии вызывало критическую реакцию ряда британских дипломатов: по словам британского посла в Константинополе O. Лэйарда, отдать Болгарскому княжеству Софийский округ значило «открыть ему дверь в Македонию»[187].

Несмотря на дипломатическую победу, одержанную Англией на Берлинском конгрессе, и сохранение турецкого присутствия на Балканах, все же нельзя говорить о том, что Лондон безоговорочно солидаризировался с Портой. Скорее поддержка Турции рассматривалась Уайтхоллом в качестве вынужденной меры. Как отмечал британский посол в Константинополе Ч. Стрэтфорд-Каннинг, «из двух зол (утверждение России на Босфоре или опора на Османскую империю с ее административным произволом – О. А.) надо выбирать меньшее»[188]. Британский истеблишмент прекрасно понимал, что Турция находилась в состоянии глубокого упадка. Модернизация Османской империи, в частности ее финансовой системы и аппарата управления, на взгляд Лондона, являлась обязательным условием английской поддержки. Еще Пальмерстон говорил о том, что Англия не собиралась воевать за «мертвое тело»[189]. Так, способность Порты содержать армию и флот, т. е. эффективно противостоять России, напрямую зависела от успешной реорганизации имперской финансовой системы[190]. Но все попытки проведения реформ в Османской империи в середине XIX в., известные в истории как Танзимат (1839 – нач. 1870-х гг.), по большей части оказались безрезультатными.

Маркиз Солсбери, руководивший британской дипломатией на протяжении 20 лет, имел, в отличие от своего однопартийца Б. Дизраэли, с которым они заняли консолидированную позицию на Берлинском конгрессе, более сложный и нюансированный взгляд на Восточный вопрос[191]. Солсбери вообще считал Крымскую войну ошибкой и сожалел о том, что западные державы отвергли предложение Николая I о разделе Османской империи. Ее исчезновение, по мнению лидера тори, являлось наиболее приемлемым вариантом урегулирования Восточного вопроса, поскольку Турция, оказавшись в зависимости от какой-либо великой державы, представляла бы серьезную угрозу для британских интересов в Азии[192].

Солсбери, внешнеполитический кругозор которого сформировался под влиянием опыта, полученного им в бытность министром по делам Индии, преимущественно волновала судьба владений султана в Малой Азии. На этом фоне проблема Балкан отходила на второй план. Он предсказывал дальнейшую потерю Турцией европейских провинций: Фракии, Македонии, Албании, Фессалии и Эпира, – однако, по его разумению, эти земли представляли лишь временную стратегическую ценность, поэтому Порте следовало бы сосредоточиться на поддержании своей империи в Азии. Ведь занятие русской армии Карса с высокой долей вероятности могло породить среди населения Малой Азии, Месопотамии и Сирии ощущение перемен: по прогнозам Солсбери, арабы и в целом азиаты взирали бы на Россию взглядом, исполненным надежды на лучшую жизнь. Из этого делалось логическое заключение о том, что Турции было жизненно необходимо заключить союз с могущественной державой, и этой державой могла быть только Великобритания, которая, в свою очередь, стремилась ликвидировать всякую угрозу коммуникациям с Индией[193]. Таким образом, в условиях, когда проблемы европейских и азиатских провинций Османской империи составляли единый комплекс противоречий, балканская политика Англии формировалась под воздействием отношения Лондона к ситуации в азиатских владениях султана.

Декларируя принцип поддержания территориальной целостности Османской империи, но вместе с тем отдавая себе отчет в существовавшем там положении дел, руководители Форин Оффис были вынуждены искать иные способы сохранения своего влияния на Ближнем Востоке.

Одним из таких средств являлась оккупация тех турецких территорий, которые в стратегическом отношении представляли жизненно важное значение для Британской империи. С этой целью в 1878 г. Англия заставила Порту заключить с ней так называемую Кипрскую конвенцию, в соответствии с которой Лондон обязывался оказать Турции поддержку, в том числе военную, в случае приобретения Россией новых территорий в Азии. В обмен на это султан соглашался на занятие Британией Кипра[194] для обеспечения оптимальных условий базирования британского флота и войск[195]. Подобными соображениями, возможно, иначе сформулированными, была вызвана британская оккупация Египта в 1882 г., которая упрочила контроль Англии над Суэцким каналом.

Другой способ, к которому обращалась Британия для реализации своих интересов на Ближнем Востоке, – налаживание партнерских отношений с Австро-Венгрией, стремившейся к гегемонии на Балканах. Перед Веной и Лондоном стояла общая задача – не допустить преобладания в регионе России. Они исходили из того, что Турция не располагала достаточными ресурсами для энергичного отпора своей могущественной северной соседке и в конце концов могла или уступить ей, или с ней договориться[196]. С целью предотвратить подобный вариант развития событий Англией и Австро-Венгрией в 1887 г. были заключены соглашения о поддержании статус-кво на Востоке и сохранении территориальной целостности Османской империи – Средиземноморская Антанта[197]. Державы заявили о своем намерении оказать Турции содействие в случае ее сопротивления иностранному вторжению[198]. Если же Порта поддастся внешнему давлению, то они оговаривали за собой право временно оккупировать части османской территории[199]. Причем Вена была склонна трактовать этот пункт как санкцию на занятие ряда балканских провинций (при одновременной отправке эскадры в Дарданеллы)[200]. Британское правительство в лице Солсбери высказывалось