…Она без конца целовала его лоб, щеки, губы, а он неподвижно лежал на берегу и остекленевшими глазами смотрел в небо, словно мертвец. Над головой повис мерцающий купол, ограждающий их остального мира, от всех, кто мог или хотел им помешать. Теплые пурпурные волны и золотые берега. Каскад падающих волос в отблесках алого. Серповидные зрачки в ее глазах. Она что-то кричала, трясла его за плечи, но ее голос тонул в шуме волн. Потом она смирилась с его молчанием и апатичностью, положила голову ему на грудь, сомкнула веки и, кажется, уснула. Тогда он, борясь с оцепенением, охватывающим тело, приобнял ее одной рукой. И ощутил умиротворение и покой, почувствовал себя совершенно свободным, могущим сдвинуть горы и перевернуть мир, вот только ему совсем не хотелось двигаться. Он хотел лишь закрыть глаза и уснуть рядом с любимой, забыться в вечном сне. Ее палец охватывало изящное кольцо…
…Снег кружился в воздухе и покрывал плечи Лиандри и ее склоненную голову. Ланн различал в белых завихрениях очертания эскадры лунных кораблей, скользящих сквозь молочный туман. Их паруса раздувались, наполняясь светом, и на каждом жемчужной нитью была выткана витара — птица с клиновидными перьями, режущими камень и железо. Будь птицы настоящими, он мог бы оседлать одну из них и взмыть в небо, достичь перевернутого замка и задать Богине один-единственный вопрос, терзавший его столь долгое время: почему? Почему она дала силу такой, как Летиция, и без того щедро одаренной природой, девушке со светлым будущим, перед которой открывалось множество дорог? Сделав ее ведьмой, Богиня практически лишила ее этих даров. Неужели Королева-Колдунья позавидовала смертной, чья красота и жизненная сила угаснут со временем, в отличие от нее самой? Теперь госпожа ди Рейз стала одержимой: в своей погоне за силой она оставила отца и отвергла любовь; ничего она не желала так страстно, как обрести могущество…
А снег падал, описывая спираль, и таял в волосах Лиандри, почившей безмятежным сном, таким непохожим на его собственный. Высокие силуэты возникли за ее спиной, словно просочившись сквозь непроглядную пелену снега, взяли ведьму под руки и приподняли над землей. Голова Лиандри запрокинулась назад, волосы упали на спину, обнажив шею, и двое существ немедленно приникли к белой коже у нее под ушами, все глубже и глубже впиваясь в плоть. Две алые струйки потекли по шее, и только тогда Ланн понял, что они не ласкают Лиандри, пытаясь доставить ей удовольствие, а высасывают из нее жизнь. Он попытался шевельнуть рукой, но его члены не слушались, как будто он пребывал в коме или летаргическом сне. При следующем усилии все его тело пронзила острая боль, такая сильная, что глаза на миг застлала тьма. Спустя секунду к нему вернулись зрение и слух, и Ланн услышал, как стонет Лиандри, чьи сладкие грезы внезапно сменились кошмарами. Один из кровососов оторвался от шеи ведьмы, оценивающе поглядел на Ланна, и, осознав беспомощность ульцескора, широко усмехнулся. Его рот представлял собой ужасающее зрелище: вместо двух длинных клыков, какие обычно бывают у вампиров, он обладал двумя рядами заостренных стальных клиньев. Монстр собирался опять припасть к источнику жизни и тепла, когда его товарищ внезапно отпрянул от ведьмы и обвил руками горло, издавая громкие булькающие звуки. Алые ручейки на шее Лиандри застыли и покрылись коркой льда, и вся кровь, что успели выпить вампиры, заледенела у них в жилах. Их кожа обрела прозрачность, и Ланн мог видеть, как холодный яд растекается по венам, заставляя тела цепенеть. Кровососы смотрели друг на друга, и в их стекленеющих черных глазах был неописуемый ужас, когда бессилие, над которым они только что потешались, захватило их целиком.
Не открывая глаз, Лиандри подняла руку и ощупала свою шею. Две глубокие отметины стали результатом ее безрассудства, но ведьме вряд ли грозила смерть от потери крови. Тела их обоих — ее и Шайны — сами по себе являлись чудом: лед и огонь, заключенные в плоть, которая каким-то немыслимым образом выдерживала губительные для человека температуры. И Ланн со всей ясностью осознал, что те пути, которыми они пришли к силе, не имеют никакого значения — ведь с тех пор они перестали быть людьми. Они стали существами пусть не высшего, но иного порядка, и судить их за совершенные в прошлом злодеяния — все равно что судить мертвых.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
— Ты увидел хороший сон? — хрипло спросила Лиандри. Ланн не мог ответить или даже покачать головой, так как наркотик все еще сковывал его тело. Она указала на двух существ, навеки застывших по обе стороны от нее, словно каменные стражи. — Я говорила тебе, чем являюсь. Так чего мне бояться — вне Грани или за ней? Я неуязвима. Они не могут вскрыть меня, как делают с людьми. Ах, Ланн… — Его имя прозвучало в устах Лиандри столь нежно, что это сгладило природную скрипучесть ее голоса. Она опустила руку между ног и прижала ладонь к своему лону. — Если бы я пустила кого-нибудь внутрь, он бы умер от жуткого холода. Кайну следовало сделать это, потому что я любила его… и ненавидела. Хочешь, — она подползла к Ланну на коленях и коснулась ледяными пальцами его щеки, — я и тебя полюблю? Ты забудешь Летицию ди Рейз. Клянусь, что забудешь.
Он знал, что должен дать Лиандри ответ, пусть это будет стоить невероятных усилий. Руководствуясь собственными представлениями о доброте, она искренне хотела унять его боль и подарить ему забвение. Время лечит, но Лиандри могла этим пренебречь: Снежная Ведьма предлагала исцеление здесь и сейчас. В ее голубых глазах бесновалось пламя страсти. Лиандри знала, что рано или поздно до этого дойдет, так как она осталась наедине с мужчиной, который не вызывал у нее отвращения. Влечение не оставило ее — напротив, оно стало сильнее. Не замечая Ланна и не разговаривая с ним, она всеми силами пыталась оттянуть неизбежное.
Она сняла с него куртку и прижалась гладким лбом к его груди. Сквозь рубашку Ланн ощущал холод ее тела, тем не менее трепетавшего от желания. Лиандри коснулась языком ложбинки у него под шеей, склизким и стылым, как у змеи. Он вздрогнул. Воздух толчком вошел в легкие, оцарапав глотку. Он отстранил ведьму так мягко, как только мог.
— Я не хочу забывать, — выговорил Ланн, не чувствуя, как язык касается нёба и зубов и слыша свой голос как будто издалека. — Я хочу верить.
Прошла одна бесконечно долгая секунда — и огонь в ее глазах дрогнул и погас, словно его затушило резким порывом ветра. Лиандри легла на землю чуть поодаль, спиной к Ланну, набросив на голову капюшон и поджав под себя ноги. Он не помнил, когда заснул, а утром, увидев маячившие над ними две ледяных статуи, убедился, что все случившееся не было плодом его больного ума. В тот день Снежная Ведьма не произнесла ни слова, следующие сутки тоже были отмечены обоюдным молчанием. Они вернулись к тому, с чего начинали, и в душе Ланн был этому рад. Лиандри слишком быстро и охотно раскрывалась перед ним, а он предпочел бы, чтобы это происходило шаг за шагом, чтобы они могли стать — не любовниками, нет — но добрыми друзьями, ведь ульцескор, привыкший справляться с трудностями самостоятельно, сейчас больше всего нуждался в поддержке. Знала ли Лайя-Элейна, кого она выпускала на свободу, позволив Лиандри покинуть Башню Луны? Или же Снежная Ведьма тщательно хранила эту тайну, лелея ее в своем сердце, и никто и не подозревал, что в ней может снова вспыхнуть былая тяга к утехам плоти? Лиандри годами не покидала Гильдию, и ее картина мира, сложенная из обрывков воспоминаний, имела мало общего с действительностью и требовала немедленных поправок. Прошло несколько дней, прежде чем Ланн понял, что эта ответственность легла на его плечи.
ПЕСНЬ 2. Некромант
— Поднимайся!
Кто-то тянул ее за ноги из духоты и темноты гроба. Она сопротивлялась до последнего, но ладони скользили по гладким краям, а пальцам было не за что уцепиться. Ни единого выступа, как и было задумано.
— Вставай!
Он вытащил ее на белый свет, грубо схватил за плечи, развернул. Она прижала к лицу подушку и зарыдала. Бормотала что-то несвязное, может, обвинения или проклятья. Ненавидела его, ненавидела солнце и небо над головой, хотела обратно в темноту.