Он взглянул в голубые глаза Лиандри, словно это могло помочь ему проникнуть в самую глубину ее души и прочесть там ответ. 'Просто мне это нравилось'. Снежная Ведьма была порочна, она подчинялась желаниям плоти, не думая о последствиях, так почему же он ее не презирал?
— Тебе не стоит беспокоиться обо мне, — словно угадав его мысли, произнесла Лиандри. — Гильдия взрастила меня как оружие, и оружием я являюсь.
Он знал, что это ложь, но не хотел спорить
— Пусть так. — Ланн решил оставить этот разговор и указал на мерцающий рубеж, вдоль которого они двигались. Конечно, Лайя-Элейна запретила им пересекать Грань и приближаться к ней более чем на несколько ярдов, но временами ульцескор улавливал за стеной неясное движение теней, и его начинало раздирать любопытство. — Как ты думаешь, у них есть города? Или что-то такое?
— Кто знает, — вздохнула Лиандри, а после метнула в него быстрый взгляд. — Ты хочешь посмотреть?
Ланн оторопело покачал головой. Они все расплачивались за поступок Шайны-Ламех, бывший для самой девочки не более чем невинной проделкой. Она вернула Летицию к жизни и вместе с тем приблизила конец света — по крайней мере, так казалось поначалу, когда Грань угрожала вскорости накрыть весь цивилизованный мир. Гильдия сумела создать идеальный заслон: Грань окружили цепью камней с магическими печатями, остановив ее движение. Это не помешало существам, являвшимся чем-то средним между призраками и вампирами, покидать ее пределы. Они питались кровью и внутренними органами, могли вселяться в тела своих жертв и какое-то время жить среди людей. Подобные случаи были немногочисленны, и в Гильдии не стали бить тревогу, расценивая этих созданий как еще один вид чудовищ, восприимчивых к яркому свету. Солнце превращало их в пыль, как и обжигающие лучи экзалторских ружей, но за Гранью, в месте, где никогда не наступал рассвет, чудовищная регенерация делала их неуязвимыми, и сама мысль о том, чтобы войти туда, казалась самоубийственной.
— Ты боишься, — заключила Лиандри.
— Я привык называть это здравым смыслом.
— Ты боишься, — повторила она, отчетливо выговаривая слова.
— Если бы Лайя только знала, что ты станешь подстрекать меня на суицид…
Ведьма хрипло рассмеялась.
— Лайя? Лайя рассчитывает, что ты станешь ублажать дочь Келлера, а я в случае необходимости стану его подружкой — все равно он уже ни на что не способен. Это путь малой крови. Но это не то, чего хочешь ты, — она сверкнула глазами, — и не то, чего хочу я.
Лиандри, откинув капюшон, подставила лицо звездам и позволила ветру играть со своими волосами. Ланн с трудом отвел взгляд. Он еще не совершил ничего предосудительного, не посмотрел на ведьму с чрезмерным интересом, но его уже точило чувство вины, тянущее и невыносимое, как тупая боль в желудке. Ему хотелось убедиться, что он не испытывает к Лиандри физического влечения, но ульцескор не смел поднять глаз. Почему Тиша не надела это проклятое кольцо? Может ли он рассчитывать на ее возвращение? Ланн невольно представил ее в постели с другим мужчиной, и раскаяние немедленно сменилось вспышкой гнева. Но представители сильного пола не умеют колдовать и не состоят в ковенах, так что если Летиция действительно отправилась туда, куда собиралась, ей не грозит избыток мужского внимания.
— Тебя когда-нибудь интересовали девушки? — неожиданно спросил он.
— Меньше, чем мужчины. — Лиандри умолкла на несколько секунд, а когда заговорила вновь, ее голос стал тише, словно их мог кто-то подслушать. Ее губы, подведенные красным, призывно блестели в полутьме. — В Гильдии у меня не было подружки, хотя у многих они были. Понимаешь, о чем я говорю?
Ланн кивнул. Ему казалось, что подолгу оставаясь с Лиандри наедине и думая о ней, он, разбитый и измученный сомнениями, может на миг увидеть в ней Летицию. И тогда мир перевернется вверх тормашками, он забудет, какая из дорог верная, и рискует сойти с тропы в темный лес, полный греха и обмана. Лайя-Элейна, не познавшая мук страсти, тем не менее знала, насколько изменчиво сердце. Паучиха возомнила, что может читать в его душе, как в раскрытой книге, она воспринимала Ланна как обычного мужчину, а ведь он таковым не был. Долгое время для ульцескора не существовало никого и ничего, имевшего исключительную ценность. Все было пылью и прахом, а теперь ни одна женщина не сможет затушить в его сердце огонь, который разожгла Летиция, кроме нее самой. Да, думал Ланн, закрывая глаза, и она уже попыталась это сделать. Она, сама того не желая, открыла ему обратную сторону любви.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
— Ты куришь?
Лиандри достала из кармана платья пестрый мешочек, стянутый тесемкой. Ульцескору внезапно стало спокойнее на душе. Лайя-Элейна понимала, что не сможет его заинтересовать, и поэтому свела его вместе со Снежной Ведьмой. Но разве Лиандри не изменилась за годы воздержания, за долгие ночи в холодной постели, когда ее было некому согреть? Во имя темного искусства Лиандри запретила себе желать, и пусть Кайн смог одним умелым прикосновением растопить прочную ледяную преграду, которую она возвела вокруг своей плоти, этот человек, ныне мертвый, уже не представлял для нее опасности. А ведь она могла сейчас бродить по миру, глубоко несчастная в своем безумии, не сознающая, кто причинил ей такое зло.
— Нет? Тогда мы сделаем вот так.
Прежде чем он успел ее остановить, ведьма бросила на тлеющие угли горстку сухих листьев. Трава задымилась, распространяя сильный запах, забивающийся в ноздри и туманящий сознание, словно наркотик.
— Надеюсь, — Ланн кашлянул и прикрыл ладонью лицо, ощутив нарастающее беспокойство, — ты не собираешься делать глупости.
— Можешь не волноваться на этот счет. Я не Шайна. — Его неловкие попытки закрыться от дыма вызвали у нее раздражение. Лиандри схватила его за рукав. — Дыши глубже, — попросила она. — Считай это подарком или жестом доброй воли. Не бойся меня. Не бойся ничего. Я… — И ее голос затих, а лицо расплылось и скрылось в клубах зеленоватого пара.
…Он поворошил палкой угли и выкатил картофелину на траву. Лавандовые облака стремительно плыли по сумрачному небу, в воздухе отчетливо пахло дождем. Из ближней палатки донеслись голоса, за ними последовал громкий взрыв смеха. Лирен смеялся долго и заливисто, будто ребенок, не знающий печали. Ланн подождал несколько секунд, поднял картофель и принялся перебрасывать его из ладони в ладонь, чтобы остудить. Смуглая рука взметнулась в воздухе над Ланном и соколом устремилась вниз, собираясь похитить угощение, но он уловил движение за спиной мгновением раньше и был готов к нападению. Он схватил девушку за руку выше локтя и с легкостью перебросил ее через себя. Вес Салемы не превышал его собственный, несмотря на разницу в росте. Оказавшись на земле, она рассмеялась и спросила:
— Поделишься со мной, Ланн?
— Нет, — ответил он, счищая кожуру пальцами.
— Даже одной? — Салема приподнялась и нежно погладила мальчика по бедру. — Самой маленькой? Подгоревшей?
Ланн стряхнул ее руку и взял палку. Салеме ужасно хотелось посидеть рядом с ним, смотреть на него и касаться его, раз уж ей не дозволено большего, и она принялась рассыпаться в благодарностях, как только мальчик потянулся к костру. Он бросил в ее сторону крохотный черный предмет, и Салема поняла, что это не картофель, только когда взяла его в руки. Видя, как ее лицо искажается в гримасе, Ланн улыбнулся. Ничего не доставляло ему такого удовольствия, как подшучивать над Салемой, питавшей к нему отнюдь не дружеские чувства. Точно так же он знал, что девушка отужинала с лордом и демонстрируемый ею голод является чистым притворством.
— Дурак! Ненавижу! — закричала Салема.
Она вскочила и яростно швырнула в него угольком. Ланн чуть отклонился, давая снаряду пролететь мимо. Затем вскинул глаза на Салему, и холодная ясность его взгляда подействовала на нее успокаивающе. Причина его несговорчивости так и осталась для нее загадкой, но Салема уже тогда чувствовала, что Ланн никогда ей не уступит, не ляжет в ее постель и не будет ей принадлежать. И она смирилась…