Не в Занозе дело. В Лэа.
В том, что Заноза не единственный, кого она воспринимает, как вещь, которой вправе распоряжаться.
Любит. Ценит. Будет беречь и защищать. Ничего не пожалеет, чтобы этой вещи было хорошо. Только доверять не станет, не сможет, даже не поймет, что это такое — доверие.
— Нет, ну не просто, — Лэа нахмурилась, — Мартин, не начинай, а? Я скучала по тебе. Я же сказала… все уже сказала.
Да, ей всегда трудно было говорить о чувствах. Всегда казалось, что это слабость. А может, и не казалось. Мартин и сам не помнил, когда в последний раз признавался в любви к Лэа самой Лэа, а не Занозе. Не считать же тот злосчастный вечер в Алаатире.
Лэа не может брать, не отдавая. Не умеет принимать подарки. Не верит в них. Все снова упирается в это: в неумение верить и доверять. Она должна отдать что-то взамен на отказ от Тарвуда, отказ от кафарха, взамен на то, что Мартин будет с ней. Не примет его просто так. Никогда.
А отдавать ей нечего, кроме этого смертного, который ей и самой уже не нужен.
Если бы только она поверила, хоть раз смогла бы поверить, все могло бы быть по-другому.
— Ты делаешь уступку, и я делаю уступку, — сказала Лэа. — Твоя демоническая часть дорога тебе, хоть она тебя и убивает. Очень дорога. Я знаю, Мартин. Понимаю. Если ты откажешься от того, что так для тебя важно, я тоже откажусь. От такой же важной вещи. Это честно, — она протянула ему руку, как будто предлагая скрепить сделку, — все поровну, да?
— Погорельский — важная вещь? — спросил Мартин, улыбаясь.
— Конечно, важная.
— Он тебе нужен?
— Конечно, нужен. Не так как ты. Меньше. А я нужна тебе больше, чем твой демон.
— Погорельский — важная вещь, он нужен тебе и он человек, — нет, улыбаться больше не получалось, хоть Мартин и старался. — Ну, так, Лэа, получается, что у тебя все уже есть. Пользуйся.
Краем глаза, стоя к ним вполоборота, он видел Занозу и Виолет в его плаще. Оба вампира старательно не смотрели в их с Лэа сторону. И, наверняка, слышали каждое слово. А Заноза еще и чувствовал все. Каждую эмоцию.
Спросить бы у него, Лэа сейчас так же больно? Но и так понятно, что нельзя и сравнивать. Лэа хуже. Она за свои двадцать восемь лет в первый раз призналась в любви. Она всю жизнь боялась боли, которая может последовать за признанием. И ничего, кроме боли, не получила.
Но как по-другому? По-другому — это та же боль, только растянутая во времени. Прежний Мартин согласился бы на это, был бы рад, выискивал бы в той боли, ноющей, бесконечной, крохи радости и убеждал себя, что так и должно быть. И верил бы сам себе. Нынешний Мартин научился рассуждать как обчитавшийся романов семнадцатилетка. Все или ничего. И решать лучше сразу. Одним ударом.
Демоны тоже не чужды милосердия. Демоны, которых старательно воспитывают выросшие на комиксах вампиры.
* * *
Алекса из города так просто не отпустили. Наверное, не каждый день на Тарвуде стирали с лица земли городские кварталы, и не каждый день незнакомые ирландцы приносили в замок бессознательную правительницу острова. События сочли из ряда вон выходящим, и долгие два часа донимали его вопросами. Больше похожими на допросы. Начал дворецкий княгини, продолжил начальник полиции, полковник Табриз, позже к нему присоединился командир гарнизона Мейцарк, тоже, кстати, полковник. Мейцарк, к счастью, был свидетелем основных событий, к тому же, знал всех участников, и за десять минут смог внести в ситуацию больше ясности, чем Алекс за два часа. Ну, а потом пришел Мартин (к тому моменту Алекс уже знал, что «Мартин» — это имя, а фамилия у него Фальконе, но как привык называть, так и продолжил) и рассказал, как все было на самом деле.
Алекс слушал с не меньшим интересом, чем оба полковника.
— Я не могу понять одного, — заметил Мартин под конец, — Заноза бил эмоциями по площадям, накрыло всех, кроме меня, так почему ты не убежал, как остальные?
— Но ведь со мной были леди, — удивился Алекс.
— Зеш, — сказал Мартин. — Ты что, англичанин?
Странный вывод. В высшей степени странный.
— Я ирландец, — ответил Алекс с достоинством.
— Хрен ли разницы?
Алекс учел вопиющее непонимание Мартином политической и национальной ситуации в Соединенном Королевстве, и не стал вдаваться в подробности.
Между прочим, леди, которых он защищал — Лэа и Калимма — тоже не поддались страху, но почему-то это ни у кого удивления не вызвало. Конечно, Лэа — ирландка, с ней все понятно, но леди Калимма вполне могла испугаться. Однако и у нее никто не спрашивал, почему она не убежала.
Вернувшись на «Граниэль» Алекс вынужден был все с самого начала пересказать Беране. Та уже чувствовала себя на шхуне как дома, моментально освоилась. Выяснилось, что она выросла в Гибралтарском порту, и все детство провела на море. Берана сказала «все детство и юность», но в ее неполные двадцать заявление насчет «всей юности» выглядело слишком смело.
Голем оказал ей услугу, когда избил и выкинул в окно. Берана не смогла участвовать в побоище, не попала под взрыв, и не наскребла на свою голову больше приключений, чем та могла бы выдержать. Ни на голову, ни на другие части тела. Выздоравливала она, правда, на удивление быстро. И на «Граниэли» ей с каждым часом нравилось все больше. И, что хуже всего, Алекс начинал понимать: спасением принцессы история не заканчивается, а только начинается. Вопросов-то появилось больше, чем ответов.
А пока Берана поправлялась, он честно собирал сведения обо всем, что происходило на острове. Обо всем, о чем мог узнать, будучи вхож и в замок, и в таверну Мигеля Лоче, и в Адмиралтейство.
Совместная операция полиции и гарнизона, включавшая в себя три этапа: арест коррумпированных полицейских, эвакуацию мирного населения из Блошиного Тупика и захват обитающих в тупике банд, из-за взрыва, уничтожившего Тупик, превратилась в двухэтапную, потому что банды сдались сами. Куда им было деваться, когда они, до смерти напуганные, оказались на стеклянном поле внутри магических защитных куполов, бок о бок с солдатами Гарнизона?
Тарвуд медленно возвращался к рутинной жизни. На стеклянном поле, которое уже начали называть Обсидиановой площадью, решено было построить круглогодичный общественный каток. Переселенцы из Блошиного Тупика обживались на новых местах и знакомились с соседями. Лэа навсегда ушла с Тарвуда на Землю, в Лос-Анджелес, штат Калифорния. На рыжую художницу из таверны посыпались заказы от городской знати. Почему-то Лэа и художница тоже были Беране интересны, хотя какое отношение их судьбы имели к обстановке на острове, Алекс так и не понял.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});