Мертвым не больно. А он был мертвее всех. Не настоящий. Но очень сильный.
И тупой.
Madre! Puta madre de puto culo! Как можно быть таким тупым при такой силе?
Лишь ударив второй раз, лишь тогда, когда ничего уже нельзя было исправить, он понял, какую высвободил мощь. Сплетение чар и стихий и хрен знает, какой еще магии, каких непонятных энергий, позволявшее жить адамантитовому телу, больше ничего не удерживало внутри брони.
— Мартин! — заорал Заноза, весь выложившись в этот крик и в страх — бешеный, всепоглощающий, смертельный, — прикрой их!
Их — всех. Леди Калимму и Лэа, и солдат, наводнивших улицы Блошиного Тупика, и даже воров, бандитов, магов, подонков, прячущихся в уцелевших домах. Страх был не настоящим. Заноза не боялся, он сейчас уже ничего не боялся. Но какая разница, настоящий или нет, если паника раскатилась от него волной, накрыв каждого, кто способен был чувствовать. Каждого, кроме Мартина. Тот не мог. Не умел. Только свои эмоции — не чужие.
Мартин должен был… спасти. Кого успеет.
Маги тоже услышали. Да был ли в Блошином Тупике хоть один человек, не услышавший отчаянный вопль Занозы? А их тут хватало, магов. Не тех, что возглавляли банды, не тех, что вели тайную и темную войну с Замком, а тех, кто пришел с Калиммой — помочь людям, защитить, если понадобится. Противостоять магам Тупика, если те рискнут перейти в атаку.
Полусферы защитных полей замерцали в грязных переулках, омываемые потоками воды с черного неба. Маги были напуганы так же, как солдаты, так же, как те люди — преступники, враги — что разбегались из оказавшихся ненадежным укрытием домов. Но страх магов пробуждал иные инстинкты. Не убегать — защищаться. И все другие — солдаты и бандиты вперемешку — кто не успел сбежать за пределы Тупика, сбивались под защиту полей, не различая своих и чужих. Так звери в лесу, и хищники и травоядные, вместе бегут к реке, спасаясь от пожара.
Взрыв вспух над домами бездымный, безогненный. Радужный шар силы, смертоносный, страшный. Смешение восьми стихий, ставшее чем-то большим, чем все они, вместе взятые. Дома не рухнули, они просто исчезли во взрывной волне. Превратились не в пепел, не в пыль — в ничто. Оплавленная земля мгновенно заледенела, схватилась стеклянной коркой. С неба смело тучи, и страшным багровым светом отразилось от стекла ползущее к горизонту солнце.
Не стало ничего. Ни грязных лачуг. Ни каменных домов. Ни окружавших Блошиный Тупик старых городских стен. Даже внешнюю стену, новую, укрепленную магией, рассекла паутина трещин, и посрывало крыши со стрелковых башен.
На черном, чистом, гладком как каток стеклянном поле остались лишь купола защитных полей, под которыми застыли ошеломленные люди.
— Вверх… ушло, — пробормотала Калимма, вцепившаяся в Лэа так, будто та была ее единственной надеждой на спасение. — Город не задело.
Мартин понял, что он все еще в боевой форме. И понял, что Лэа смотрит на него… штезаль, она на него смотрела так, как будто он сделал что-то хорошее. Хоть он и стал кафархом. Хоть у него и были хвост и четыре лапы, и огромные клыки, и чешуя, все еще не остывшая после того, как он превращался в огонь.
И это нужно было понять. Прямо сейчас нужно было понять, что случилось, что он сделал, что изменилось? Но Мартин отвернулся и в несколько прыжков преодолел, наконец, эти проклятые пятьдесят шагов, отделявших его… от Голема. От того места, где были Голем и Заноза, и где не осталось ничего, даже кратера. Потому что взрыв ушел вверх. Как и сказала Калимма.
Он рванул когтями гладкое стекло, оставил четыре глубокие царапины, завертелся, оглядываясь, принюхиваясь, слушая себя. Искал вспышки белого и синего, искал жизнь — яркую, холодную, бешеную — ту, в которую Заноза не верил, но которой был полон. Вампир, чья жизнь сильнее и больше, чем у десятков тех, кто по-настоящему жив, он же не мог исчезнуть. Не мог перестать быть. Никакой Голем, никакие чары, ничто, даже солнце, не имели над ним силы. Заноза принадлежал Мартину, и только Мартин имел право решать, когда он может исчезнуть.
Не было ни снежной белизны, ни небесной синевы, но было слабое, жемчужное мерцание на краю стеклянного поля, под растрескавшейся городской стеной, в густой тени, спасающей от закатного солнца. Мартин помчался туда, оскальзываясь, царапая стекло когтями. Лэа побежала за ним. Калимма что-то крикнула вслед, но осталась на месте. Куда ей было бежать? Это к ней сейчас весь город сбежится.
И если б Мартин мог, он бы рассмеялся, когда увидел Занозу. Плащ… чертов любимый упырий плащ, подарок чертова Турка, надежней любых доспехов, прочнее адамантита, сильнее всех боевых чар Хартвина.
Мартин превратился в человека и услышал, как из горла, теперь приспособленного для того, чтоб издавать человеческие звуки, вырвался смешок, напугавший его самого.
Заноза… нет, не уцелел. От Занозы немного осталось. Но то, что осталось, оно еще было здесь. На Тарвуде. В этом… в этой мумии, почерневшей, скрюченной, с белыми прогалинами костей.
Заноза был здесь. Жемчужное мерцание, едва уловимый свет, почти неощутимый холод.
Ему нужна кровь. Или нет? Мартин даже тронуть его боялся. Он отдал бы все, что есть, но кровь демонов превращает вампиров в чудовищ. Нужны люди. Очень много людей. Цистерна крови — так сказала Лэа в ту ночь, когда Занозу едва не убили в Ларенхейде. Тогда цистерна не понадобилась, а вот сейчас, кажется, именно к этому и шло.
Мартин смотрел на своего упыря и с отстраненностью, бывшей верным признаком того, что поиск решения из теории становится практикой, раздумывал о том, чтобы выпускать кровь последовательно из всех живых тарвудцев. До тех пор, пока ее не окажется достаточно. На острове двадцать тысяч человек. Если их не хватит, то есть еще Порт.
Калимма будет против, будет спорить, но что она может? Никто ничего не сможет. Никто не остановит его.
— Мартин, — выдохнула Лэа, и вцепилась в его руку, чтобы не поскользнуться. — Если вампир цел, значит, он жив. Они так устроены. Пока Заноза в пепел не превратился, он не умрет. Но я не знаю… что с ним дальше делать.
У Лэа была теплая ладонь, сильные пальцы, у нее сердце билось, и она даже не думала сердиться, обижаться, бояться. Не думала делать ничего из того, к чему Мартин привык, что считал неотъемлемой ее частью.
— Его нельзя трогать, — сказал он. — Мне кажется, нельзя.
Ему казалось, что рядом с Занозой даже дышать опасно. От превращения в пепел и пыль его упыря сохранило только чудо, и на сколько хватит чуда — неизвестно. Мелькнула и тут же исчезла мысль позвонить Хасану. Нет. Достаточно того, что Мартин видит Занозу таким. Его вина, его недосмотр. Турок этого зрелища не заслужил.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});