Вот, кстати, у мельника и можно узнать, чего он не боится и чего боятся все остальные, кто теснится в городе и поселках, и не хочет зажить на приволье.
Мельница оказалась сооружением весьма основательным. Большой и красивый дом на каменном фундаменте над широкой запрудой, в окружении плакучих ив и разных других деревьев. Алекс в деревьях не разбирался, в мельницах тоже не особенно, но об основательности многое знал. Кроме самой мельницы на берегу расположился большущий эллинг… или как это называется на суше? ангар или цех? с пилорамой и еще каким-то древообрабатывающим оборудованием. Навесы, под которыми сложены были золотистые доски, брус и брикеты прессованного опила. Цех примыкал к мельнице вплотную, и это было похоже на попытку сделать вид, будто работа лесопилки обеспечивается мельничным колесом. Дань вежливости, что ли? Любому, кто мало-мальски разбирается в механике, понятно, что у мельницы на это мощностей не хватит.
С другой стороны, а много ли среди деревенских тех, кто разбирается в механике? Они сюда зерно привозят, здесь дерево покупают, а как что работает — мельнику виднее. Мельники, они все если не заклинатели, то колдуны, им вопросов лучше не задавать.
Проезжая по плотине над темной шелковой водой, Алекс успел составить представление о сеньоре Мартине, вообразил его себе так хорошо, будто на фотографию посмотрел. Доводилось иметь дело и с такими тоже, с умными и предприимчивыми землевладельцами и дельцами, которых не любили соседи, и которые при необходимости с равной легкостью усмиряли и недовольных соседей, и наглеющих рэкетиров, и даже адвокатов или банковских юристов. В большинстве своем эти люди считали рабский труд неэффективным, поэтому Алексу нравились. Настолько, насколько, вообще, могут нравиться люди, цель жизни которых — заработать как можно больше денег, но обойтись при этом без спекуляций.
Не очень нравились, ладно. Не в спекуляциях дело, а в том, что деньги не главное. А они этого почти никогда не понимали.
Дорога огибала мельницу со стороны глухой стены — ни одного окна не смотрело сюда, на живописную лесную опушку. Трава — яркая, изумрудная, сочная и мягкая даже на вид, подступала вплотную к обочине. Скот здесь не пасли, и лошади, до каменной твердости истоптавшие землю со стороны фасада и крыльца, почему-то не переходили через дорогу, чтоб поесть вкусного. Сейчас, правда, и лошадей не было. Пустой берег, пустая вытоптанная, исчерченная тележными колесами земля, пустая коновязь. Большая коновязь. В обычное время народу здесь хватает.
В городе все сегодня не так как всегда, это понятно. Не пускают в город кого попало. А с мельницей что? Отсюда-то куда люди делись? Мельница работала, плескалась вода в колесе, шумели жернова. Через распахнутые двери амбара видны были ряды туго набитых мешков с бирками. Кто-то, значит, тут есть. Если б все ушли — двери бы, наверное, заперли.
Алекс надел на притомившуюся лошадь ошейник на длинной цепи свисающий со столба коновязи, ослабил подпруги, снял уздечку. Отсюда и до поилки дойти можно, и вон, в кормушке, еда какая-то.
— Есть кто живой? — заорал он, не особо надеясь перекричать шум колеса и жерновов.
Ответа не последовало. То ли живых не было — эту мысль, неизвестно откуда взявшуюся, Алекс отогнал, — то ли просто не услышал никто.
Он обошел рабочую часть дома, поднялся на крыльцо жилой половины, обнаружил на двери, кроме бронзового молоточка, еще и кнопку звонка, и одной рукой начал стучать, а другой — звонить. Кто его знает как тут принято? Надо пробовать сразу все, что-нибудь да сработает.
Он так хорошо представил себе сеньора Мартина, что на открывшую дверь полную, высокую женщину уставился с недоумением, близким к возмущению. Почувствовал себя так, будто его обманули. Как-то не сообразил, что у мельника и жена ведь должна быть, и дети. В одиночку и с одной-то мельницей не управишься, а тут и лесопилка, и сушилка, и прессы для масла и опила, и еще что-нибудь есть, наверняка. У таких, как этот сеньор Мартин, всегда еще что-нибудь есть.
— Вечер добрый, — сказала женщина негостеприимно, — вы откуда взялись?
— Госпожа Мартин? — Алекс широко улыбнулся. Такая улыбка обычно смягчала сердца пожилых женщин, да и не очень пожилых — тоже. Убеждала в том, что он вежливый и безобидный, не пират какой-нибудь и уж точно не фений.
— Я Остапа Мазальского вдова. Домработница. Никакая не госпожа. А если вам господин Мартин нужен, так он у себя, наверху. Только что со службы, еще и поужинать не успел.
На приглашение это не походило, поэтому Алекс поинтересовался:
— Могу я его увидеть? У меня для него сообщение от Бераны Лоче, и это очень важно.
— Ну, попробуйте, если важно, — вдова отступила от двери, по-прежнему не спеша пригласить его в дом.
Алекс напомнил себе, что в разных местах разная вежливость, пожал плечами и перешагнул порог, оказавшись в просторной комнате, то ли кухне, то ли гостиной, где пахло выпечкой и стоял накрытый к ужину стол.
Стоило ему войти, и суровость домработницы будто смыло теплой водой.
— Так вы человек, значит, — она улыбнулась, не так широко, как Алекс, но вполне дружелюбно. — Лес тут у нас нехороший. Неизвестно, что оттуда прийти может. Так я никого чужих в дом-то не приглашаю. Если не приглашать, оно и не войдет, хоть живое, хоть мертвое. Пойдемте, провожу вас. Подниматься не буду, вы уж там сами. От лестницы дверь направо — к господину Мартину. Налево уборная, не перепутайте.
Поднимаясь по ступенькам лестницы, узкой, как трап, Алекс раздумывал о том, выглядит ли он придурком, не различающим право и лево, или пожелание не перепутать как раз и было проявлением тарвудского гостеприимства. Лестница, однако, была не только узенькой, но и короткой, и закончилась раньше, чем он нашел ответ.
Дверь справа оказалась открыта нараспашку, а комната за ней походила на капитанскую каюту из приключенческих романов. Очень приключенческих. И немного романтических. И… следовало признать, что она немного походила на каюту самого Алекса.
У него было меньше ковров, подушек и картин, но больше карт и мебели… куда более вычурной мебели. В его каюте переплет иллюминаторов складывался в кельтский орнамент, в шнуровой узел-крест, а здесь переплетов не было совсем, обычные оконные рамы. В каюте Алекса не пахло кофе, о чем он сейчас даже немного пожалел, зато у него была точно такая же подзорная труба. На такой же треноге и такая же бесполезная на хаосшипе, как и на мельнице. На мельнице, наверное, от трубы было даже больше толку, здесь хоть окрестности есть, которым можно любоваться.
Ну, и, конечно, в каюте Алекса жил высокий, крепкий блондин-ирландец, а в этой — маленький, жилистый брюнет-испанец. Слишком молодой для того, чтобы быть сеньором Мартином, предприимчивым владельцем мельницы и лесопилки. Еще и одетый не по-тарвудски. Как будто тоже явился сюда из Порта, а в Порт — из мира, на Тарвуд совсем не похожего. Этот слишком молодой брюнет стоял посреди каюты с сигаретой в руках и смотрел на Алекса. Выжидающе.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});