дети?
Тот помедлил, прежде чем ответить.
– Есть.
Некоторое время они молчали. Наконец Жуга поднялся. Отряхнул одежду от песка. Поправил меч.
– Я согласен, – сказал он.
Золтан кивнул:
– Иного я не ожидал. Идём.
– Постой. – Травник тронул Хагга за рукав. – Скажи, те браслеты с ожерельем… Для чего он это сделал?
Ответ был короток:
– Понятия не имею.
* * *
Смех.
Огонь.
Отчаянный прыжок.
«Руби гадёныша!»
Корявые сильные руки хватают за плечи, он вырывается: «Пусти!» В ответ валашка – горецкий топорик – справа, в спину, под лопатку, с хрястом рассечённых мышц, кровь потоком вдоль руки. Сдавленный хрип, чьи-то пальцы стискивают горло. Удар, и кровь из раны на виске: «На, получи!» До боли стиснутые зубы… Удар! Теперь рывок…
Вырвался! Бегом по склону – уже не до разговоров…
Кровь течёт. Уходят силы. Темнота в глазах.
Короткий свист, пронзившая колено боль, падение, кувырок, примятая трава. Стрела, застрявшая в ноге.
Яростный вой позади.
А-аа! Ненавижу! Ненавижу!!!
«Добей его!»
«В огонь его! В огонь!»
Костёр всё ближе. Тащат… Нога бессильно волочится по земле – наконечник кованого серебра застрял, хоть древко отломилось, но это уже никого не заботит… Колено вновь пронзает боль, на сей раз от огня. И снова крик: «Какого чёрта в костёр?! Забыли? Он по углям как по траве гуляет! Вниз его!»
Толпа восторженно орёт и злобно воет, страшно воет.
Вот она, горецкая месть.
Подхватывают под руки, несут. Боль затопляет всё вокруг. Край обрыва уже рядом…
Последнее усилие и крик – слова приходят сами. В ответ опять удар, хотя толпа на миг смешалась. И вдруг – рывок, откуда только силы взялись. Но путь остался лишь один.
До боли стиснутые зубы.
Смех.
Огонь.
Отчаянный прыжок.
И темнота.
* * *
– Жуга! Не надо! Ну проснись! Ну, миленький, пожалуйста! Пожалуйста, проснись! Ой, господи, да что ж это такое…
Чьи-то руки трясут и тормошат. Испуганное, в слезах, лицо склоняется над ним в кромешной тьме. Запёкшиеся губы сами прошептали имя.
– Аннабель… Ли…
– Я, я, Жуга! Ну успокойся, ну пожалуйста… Вот так, вот так… Это всего лишь сон, плохой сон. Хочешь воды? Я мигом… На, на…
В губы ткнулся помятый край медного ковша. Травник сделал несколько глотков, кивнул благодарно и медленно сел, пытаясь унять бешено стучащее сердце. Посмотрел на девушку.
– Что… со мной было?
– Ты кричал. Метался, стонал. Так страшно! Тебе что-то снилось? Что-то плохое, да? Ну скажи же, не молчи!
Травник потёр шрам на запястье и нахмурился. Кивнул.
– Да. Сон. – Он встал и подошёл к окну. – Ужасный сон.
Снаружи бился мотылёк, метался вдоль обшарпанной фрамуги, пытаясь проникнуть внутрь. Белые крылья трепетали. Стекло приятно холодило воспалённый лоб. Из чёрной блестящей глубины, из зеркала полночного окна на травника смотрело скуластое лицо со шрамом на виске. Разметавшиеся волосы свисали пегими космами. Серебряными точками искрился пот. Глаза, обычно голубые, казались серыми на фоне темноты. Неровное дыхание никак не хотело униматься. Время шло, а травник всё стоял и смотрел на отражение с той стороны зеркального стекла, когда Линора подошла и неслышно обняла его за плечи.
– Ну успокойся. Пожалуйста… Не надо.
Травник лишь кивнул и промолчал.
Он думал.
Сон был, конечно, сном. Но только воспроизводил он подлинно произошедшее. Вчерашний разговор с Золтаном пробудил в усталой памяти дела давно минувшие, то, что Жуга старался забыть.
Убийство. Смерть.
Свою.
Не счесть, сколько раз за последние несколько месяцев он падал, разбивался, насмерть замерзал, тонул, горел, был ранен и задавлен камнем, травился чёрт знает чем и даже подорвался на гремучем порошке Бертольда Шварца и всё-таки был жив.
Он до сих пор был жив.
Или…
Девяносто девять лет кукушки.
«У меня было такое чувство, словно ты уже умер», – сказала ему Аннабель. Да и борода у мертвецов не растёт…
Но раз так, то можно ли убить того, кто и так уже мёртв? Иначе говоря, «Можем ли мы быть мертвее, чем сегодня?» Что значили слова жонглёра Роджера, шута и сумасшедшего, которого теперь уже нельзя спросить ни о чём? Зачем всё это? Для чего? Он словно бы остановился, замер, не старея телом, и только глубоко внутри…
«Там словно бы стена и пустота. И будто что-то есть ещё… но только я не понимаю что».
Что происходит там? Кто он сейчас? Мертвец?
Мотылёк за тёмным стеклом и внезапная мысль: а может, вовсе не мертвец? А может быть…
Личинка?
Или даже – куколка?
Жугу передёрнуло. От таких мыслей и впрямь становилось не по себе. Он покосился на стоявший в углу Хриз. Вспомнились слова: «Я знаю, ты – оружие…»
И ещё: «Я твоё оружие, но я тебе не принадлежу».
И вдруг ещё, совсем некстати: «Продай меч, рыжий!»
Продай меч…
Травник вздохнул, повернулся к Линоре и обнял её. Посмотрел в глаза, провёл рукой по тонким тёмным волосам, коснулся ожерелья. Жемчуг на нём переливчато мерцал.
– Всё хорошо, – сказал он ей. – Всё хорошо.
И снова посмотрел в окно.
За стеклом был мрак.
В их будущем тоже.
* * *
Как Золтан и предполагал, помочь им викинг согласился сразу (подраться Яльмар всегда был не прочь), но к идее организовать отряд для поисков одного, пусть даже и опасного убийцы, отнёсся с изрядной долей нездорового цинизма.
– Втроём на одного? – скептически хмыкнул он. – Ты, должно быть, шутишь, друг Жуга. На кой нам трое? Если у Золтана и впрямь полно своих людей, пусть выследят его, а там я с ним сам, один поговорю.
Линора было уж раскрыла рот, чтобы напомнить Яльмару, как его повалял по полу увечный Золтан, но вовремя одумалась, потёрла кожу под ожерельем и смолчала. Золтан в ответ лишь улыбнулся и подлил себе вина. Сегодня он был при оружии: из-за плеча его торчала рукоять меча. Жуга взглянул на них и понял, что опять придётся объяснять.
– Похоже, ты не понял, Яльмар, – сказал он. – Этот человек не просто опасен. Мы не знаем, что он может, и не знаем, чего хочет. Знаем только, что он убивает людей и ищет Линору.
Яльмар хмыкнул и подлил себе пива из кувшина.
Корчма была пуста. Похоже, напуганные разгромом горожане решили от греха подальше переждать пару дней и, только убедившись, что дальнейших разрушений не предвидится, наверстать упущенное. Во всяком случае, Жуга хотел думать, что дурная слава закрепится за корчмой у Ванды ненадолго, даже наоборот – со временем добавит заведению популярности. Может, даже вывеску сменят. Назовутся, скажем, «Упавшая труба» или «У рухнувшей Ванды». Вообще, травник чувствовал