было просто ужасно, после того как парней увели... Я по ночам боялась. Такая тишина, что казалось, будто смерть ходит вокруг...
Анна, вздохнув, сказала что-то из священного писания. Это прозвучало благочестиво, но уже с легким оттенком формальности — как знак того, что грозная опасность миновала.
Вилхо и Ээро ковыряли лед во дворе Кививуори. Снизу он уже кое-где подтаял, и в нем появились промытые канавки, по которым бежали маленькие ручейки.
Зимний мусор показался из-под растаявшего снега. Клочки сена, соломенная труха, упавшее зимой из охапки полено, размокший ремешок от сбруи Поку, бумажка с расплывшимися чернилами.
Они раскалывали лед на куски — бабушка сказала, что так он быстрее растает и двор можно будет прибрать. Ээро шепнул что-то брату, они оба оглянулись на ворота и побежали скорее в дом. Мама у окна перебирала шерсть.
— Пробст идет к нам.
Ребята спрятались за печку. Элина побледнела, и у нее задрожали руки.
— Бегите за бабушкой... я не...
Но в передней уже раздались шаги, и в дверь постучали. Элина поспешно сказал: «Войдите». Дверь отворилась, и она, бросив торопливый, испуганный взгляд, увидела лишь что-то вроде черного пальто и черной меховой шапки.
— Здравствуйте.
— Здра… …шу садиться...
Элина пододвинула стул. Сама присела сначала на скамью, а потом дальше, на краешек кровати. Она нервно потирала руки. Сердце стучало в груди, и дыхание участилось.
Лаури Салпакари был теперь пробстом. Люди, правда, еще не привыкли к тому, что он пробст, потому что в их представлении понятие «пробст» связывалось со старым Валленом — уютным, солидным, рассеянным и добродушным стариком.
Салпакари был по-прежнему худощав, чисто выбрит и казался больше барином, чем другие приходские господа. Деревенская жизнь не переродила его. По мнению деревенских, в нем было гораздо больше барского лоска, чем в разных там аптекарях и им подобных. И даже в разговоре у него сохранился этот господский лоск.
Несмотря на звание пробста, он не мог спокойно сесть на предложенный ему стул. Он заговорил как-то чересчур шутливо:
— Ну что вы там, маленькие ледоколы... Подите-ка сюда, поздоровайтесь.
Ребята поздоровались, но при этом были так скованы, что и у него пропала улыбка. И лицо и голос его стали очень серьезными, когда он обратился к Элине:
— Я только что заходил проведать бабушку и дедушку Коскела. Хотел сообщить хорошие новости. Нам удалось отменить решение о вашем сгоне. Но старик Коскела сказал, что лучше поговорить с вами, поскольку это ваше дело.
— Да-а.
Элине казалось, будто ей не хватает воздуха. Из глубины души, клокоча, поднималось все то ужасное, что она пережила, и ей стало страшно. Не пробста, а собственной ненависти.
— Я подумал, что лучше поговорить заблаговременно. Вы смогли бы нынче же весной и посеять, но, конечно, к этому надо приготовиться.
— Да... я не могу сейчас...
Пробст переложил шапку с одного колена на другое, и, поскольку было совершенно очевидно, что трудного разговора не миновать, он сказал, опустив глаза:
— Я... рад поговорить об этом... так как здесь, конечно же, имели место недоразумения... Меня очень мучило это дело... Поскольку, Элина, вы могли подумать, что это была моя воля... Но я-то этого не хотел... Я только был бессилен против гнева, охватившего всех.
— Да... Я смогла переехать сюда... Потому что мама просила разрешения у баронессы...
Пробст быстро возразил:
— Вас и в доме старого Коскела тоже никто бы не потревожил. Оттуда вас не могли бы прогнать.
— Да, конечно... я и к ним могла перебраться. Но я не хотела стеснять их.
— Все это... разумеется, они не имели права сами расторгнуть договор, который я заключал... Но пасторатское имение, безусловно, находится в их ведении. Я, конечно же, был бессилен против них... но Аксели сам дал им карты в руки. Ведь он публично заявил, что отказывается выполнять отработку. Они сказали, что я не вправе оставлять в силе договор, который другая сторона так грубо нарушила... Сказали, что я не имею права отдавать часть пасторатского имения в бесплатное пользование...
На бледном лице Элины проступила краска. Голос ее задрожал:
— Он никогда... не помышлял... ничего иметь бесплатно... Он сказал, что готов платить деньгами... Но не будет больше работать за аренду... он же не...
— И я вовсе не это имел в виду... Конечно же, за это время все мы наговорили так много... Сколько торппарей на таком основании получили отказ от места. Ведь многие перестали ходить на отработку... не он один... Я только хочу сказать, что для них это явилось вполне достаточным предлогом... Стоило только захотеть им воспользоваться.
— Да... я ничего не знаю о договорах... Мне приказали, я и выехала.
Шапка опять перешла с колена на колено.
— Ну вот, а теперь возвращайтесь обратно. Мне удалось с помощью хозяина Корри повернуть это дело... Теперь, когда гнев уже немного остыл... Я бы восстановил, конечно, все старые права... И мне думается, что вы сможете потом и выкупить... Ходят слухи, что пункт, касающийся красных, вообще будет исключен из закона... У нас там никаких озимых посевов не было, так что вы можете сразу же весной начать распоряжаться всем. А до тех пор, пока вы не выкупите торппу совсем, мы установим небольшую арендную плату — деньгами, потому что вы ведь не сможете отрабатывать поденно. Наверно, и старому Коскела будет приятно...
Элина боролась с тем, что кипело в душе. Как бы ей хотелось закричать:
— Уходите прочь!.. Мне не нужно вашей милости...
Но она вспоминала, какое подавленное письмо пришло от Аксели после того, как она описала ему действительное положение дел. И она тихо пролепетала, что согласна. Пробст вскоре ушел. Мальчики во время их разговора выскользнули из избы и опять возились во дворе. Ярко сияло весеннее солнце, и на душе у пробста стало совсем легко. Выйдя из дома, он сладко щурился, и ему казалось, словно и в нем, в его душе, было это весеннее сияние. Подойдя к ребятам, он спросил:
— Ну как, течет речка?
Мальчики посторонились, и каждый хотел спрятаться за другого. «У него голос барина и одёжа барина. От него веет чем-то чужим, чем-то непонятным и далеким». Так они чувствовали и потому не отвечали ничего.
Улыбка пробста угасла. Он пошел к дороге, осторожно обходя талые места, чтобы не ступить ногой в грязь.
IV
В полях над дорогой уже поднималась пыль. Где дорога шла