Читать интересную книгу Всемирная история: в 6 томах. Том 4: Мир в XVIII веке - Коллектив авторов

Переводы, труды ученых, записки путешественников, миссионеров и колониальных чиновников имели не только научное и утилитарно-практическое значение. Во многих случаях являясь настоящим научным подвигом, они формировали образ Индии в европейской читательской среде, создавали представления и стереотипы, многие из которых живы и поныне. Эти тексты долгое время, вплоть до 70-х годов XX в., воспринимались учеными как надежные источники достоверной информации об Индии. Лишь после выхода в свет знаменитой книги Э. Саида «Ориентализм» началось критическое изучение наследия первых индологов, которые, как прояснили современные исследования, не только изучали Индию, но и «воображали» ее.

Одна из причин интереса У. Джонса и его коллег к Древней Индии, к классическим текстам санскритской литературы состояла в том, что краеугольным камнем европейского образования в то время было, как известно, всестороннее изучение греко-римской античности. Начиная с эпохи Возрождения, именно Афины и Рим выступали для образованных европейцев подлинными источниками и законодателями культуры, искусств, «цивилизованности» вообще[25]. Никакой другой модели историко-культурного развития для них не существовало, поэтому они и Индию рассматривали в тех же рамках и были счастливы узнать, что там тоже имелся свой «золотой век» санскритской древности. У. Джонс обращался к членам Азиатского общества: «Мы сейчас живем среди тех же богов, которым под другими именами поклонялись в старой Греции и Италии, среди последователей философских учений, проиллюстрированных аттическими и ионическими писателями со всей красотой их мелодичного языка… Шесть философских школ (древнеиндийских. — Е.В.), принципы которых разъясняет Даршана шастра, содержат всю метафизику старой Академии, стоиков, Лицея. Точно так же невозможно читать веданту и множество замечательных сочинений, иллюстрирующих ее учение, не убедившись, что Пифагор и Платон черпали свои возвышенные теории из того же источника, что и индийские мудрецы»[26].

Любвеобильный Кришна казался Джонсу и его коллегам Аполлоном, слоноголовый Ганеша — двуликим Янусом, воинственный Индра — Зевсом — громовержцем. Сюжет древнеиндийского эпоса «Рамаяна», кульминацией которого является похищение жены героя и его борьба за ее освобождение, представлялся копией «Илиады».

Развивая традиционные представления об Индии как стране мудрецов, которыми восхищался еще Александр Македонский, некоторые европейские интеллектуалы провозгласили ее родиной религий и философский учений, даже праматерью наук и искусств. Вольтер в «Опыте о нравах» (1756) утверждал, что индийцы — древнейший народ мира, и что именно от них и греки, и египтяне, и китайцы заимствовали научные знания и теологические идеи. «Все, о да, все имеет истоки в Индии», — восклицал прославленный немецкий философ, один из основоположников романтизма Фридрих Шлегель. Такого же мнения придерживались Гердер, Шеллинг, другие германские мыслители. В 1791 г. была опубликована книга эдинбургского профессора У. Робертсона под заглавием «Историческое рассуждение о том, какие познания древние имели об Индии и о развитии торговли до открытия пути туда через мыс Доброй Надежды». В ней автор доказывал, что индийцы сделали многие научные открытия задолго до греков и римлян, которые лишь заимствовали знания с Востока, а также восторгался социальными установлениями Древней Индии, особенно кастовой системой. Основой для рассуждений Робертсона послужили, помимо античных текстов, работы британских индологов.

Важную роль в формировании таких взглядов сыграло то обстоятельство, что основными наставниками, учителями, информаторами первых индологов, равно как и колониальных законодателей, стали брахманы — знатоки санскрита, хранители священного знания. Ни один англичанин в Индии, кем бы он ни был, не мог действовать без помощи «туземных помощников» — переводчиков, референтов, секретарей, торговых агентов, учителей и, в значительной степени, смотрел на Индию их глазами. Брахманы, носители традиционной санскритской учености и ортодоксального индуизма, были еще в древних и средневековых государствах оттеснены от реальной власти сначала индусскими монархами-кшатриями, затем мусульманскими завоевателями и даже низкородными чиновниками. Установление английского колониального господства, физическое уничтожение или лишение власти многих феодальных родов создали возможности, которыми брахманы поспешили воспользоваться, предложив новым властям свои услуги и собственную интерпретацию устоев индийского общества. Эта интерпретация включала представления о «хороших» (древних) и «плохих» (последующих) временах, об абсолютном превосходстве санскрита над «грубыми» местными языками, а ортодоксального «брахманского» индуизма — над «дикими» народными культами и в целом ту систему социальных и культурных ценностей, которую ориенталисты воспринимали как единственно существующую «индийскую традицию» и изучали, игнорируя все прочие интерпретации.

Вот почему единственным достойным изучения и уважения в Индии было, по мнению ориенталистов, ее древнее наследие. «Золотой век индусской Индии» завершался, по их мнению, с распадом империи Гуптов в VI в. н. э., а дальше наступала бесконечная эпоха упадка и застоя, кровавых нашествий (особенно мусульманских), деградации всего и вся. Санскрит, который с таким энтузиазмом изучали индологи, уступил место, как они полагали, грубым «базарным» языкам, литература на которых представлялась лишь жалким перепевом великих творений санскритской древности. Здоровая, оптимистичная религия ведийской эпохи и следовавший за ней философско-возвышенный брахманизм сменились индуизмом с его хаосом богов и шокирующей обрядностью. Мощные империи с их разветвленным аппаратом управления и сильной властью царей выродились в конгломерат мелких княжеств, управлявшихся жестокими, аморальными раджами и навабами. И, главное, морально деградировали сами люди, забывшие о великих традициях древности. Ориенталисты видели одну из своих задач в том, чтобы «открыть» классическое наследие Индии не только для Запада, но и для самих индийцев.

Постепенно в европейских воззрениях на Индию стали складываться два направления — «индофобия» и «индофилия». «Индофобы» (среди них преобладали миссионеры и значительное число чиновников-практиков колониального аппарата) видели в индийцах невежественных, злобных, трусливых и ленивых дикарей, лишенных каких бы то ни было добродетелей. Так, баптистский миссионер Уильям Кэри, переведший Библию на бенгали и санскрит, утверждал, что индусы «на самом деле погружены в глубины порока, мораль не является частью их религиозной системы». Хейстингс заявлял: «Индус представляется существом, функции которого ограничены чисто животными, но даже и к ним он относится равнодушно». Популярные английские журналы печатали статью за статьей, в которых побывавшие в Индии путешественники, миссионеры и коммерсанты повествовали о «варварских обычаях» индийцев, описывали их как коварных, жестоких, грубых и суеверных язычников, которые веруют и живут неправильно и нечестиво. Единственное, что может их как-то исправить — это обращение в христианство и отказ от «варварских обычаев». Манифестом «индофобов» стала вышедшая в 1817 г. «История Британской Индии» Джеймса Милля. Этот страстный обвинительный акт Индии и ее народу, отрицавший наличие у индийцев, в прошлом или настоящем, хоть каких-то положительных черт, надолго стал учебником как для колониальных чиновников, так и для индийцев, получавших европейское образование.

«Индофилы» восхищались культурой Древней Индии, стремились изучить ее наследие, но относились к современной Индии и ее жителям если не с гневным отвращением, присущим «индофобам», то с немалой долей осуждения за «деградацию» в сравнении с «золотым веком». Холуэлл считал древних индийцев «могущественными, богатыми, цивилизованными, мудрыми и образованными людьми» и сетовал на то, что потомки их избрали себе религию, которая «препятствовала общению с другими народами мира и поставила их в рабскую зависимость от брахманов». Джонс опасался, что неприглядный, по его мнению, облик современных индийцев может заслонить от его коллег их древние достижения[27]. «Какими бы деградировавшими и опустившимися индийцы ни выглядели в наше время, — писал он, — мы не можем сомневаться, что в некие древние времена они были великолепны в искусствах и оружии, счастливы в управлении и мудры в законодательстве». Таким образом, «индофилы» и «индофобы» объединялись в негативном отношении к современной им Индии, в презрении к индийцам нового времени и недоверии к ним. Они были равно и непоколебимо убеждены в абсолютном превосходстве европейской цивилизации над любой другой, включая индийскую: Джонс называл индийскую культуру «служанкой трансцендентально величественной Европы». Он и его коллеги даже утверждали, что овладели санскритом и фарси — языком мусульманской элиты и могольского законодательства — намного лучше самих пандитов и маулави (соответственно индусских и мусульманских ученых). Индийцам, заявляли они, нельзя доверять даже в том, что касается их собственной культуры, языков, религии и литературы; они либо с присущим им коварством намеренно вводят европейцев в заблуждение, либо просто не в состоянии рационально осмыслить собственное наследие. «Если мы будем судить только по тому, что думают туземные законоведы и ученые, мы не можем быть уверены, что они не обманывают нас», — писал Джонс генерал-губернатору лорду Корнуоллису. Изучив санскрит и фарси, продолжал он, «мы не будем введены в заблуждение пандитами или маулави». Корнуоллис был полностью согласен с ученым судьей, заявив: «По моему глубокому убеждению, каждый из жителей Индостана порочен»[28].