Читать интересную книгу Прорыв - Григорий Свирский

Наум подошел, прислушался. Костит Израиль на чем свет стоит. Надо сказать, очень квалифицированно костит. Знает, чем задеть мятущуюся душу.

Наум тронул его за плечо. -- Слушай, па-арень! А чего ты второй месяц подряд приколачиваешь одну и ту же подошву? А?!

От слов Наума, от тона ли, но "сапожник" вдруг нырнул за садовую скамейку и -- смешался с прохожими,

растаял.

-- О! - воскликнула американка. -- Вы такой мальчик?! Я вас не отпущу...

-- Тихо! -- сказал он жестко: кто-то в толпе рассказывал о голодовке в Брюсселе. Израильтяне объявили

голодовку. Пятьсот душ... -- "С "драконом" никуда не берут. Начали голодовку. Взрослые, дети..."

-- О чем это? -- спросил Наум спутницу. Та закусила губу. Сообщила смятенно: -- Если ваши из Израиля только что, в Брюсселе, скорее всег их нет. Возможно, они в Риме. Наконец она признала, что есть указание. С "дарконами" - израильскими паспортами, не брать никуда. Ни-ку-да!

-- Чье указание?

Она пожала плечами.

Наум приложил к лысине платок, сразу ставший мокрым.( Вот отчего Шауль не хотел звонить в "Хаяс"? Знал, гадина, что "Хаяс" не возьмет).. -- На мгновение он ощутил удовлетворение: легче уговорить возвратиться! Но тут же оно сменилось стыдом и острым чувством беды. "Облава на евреев? Израильский "даркон", как бубновый туз спине?.. Нет, бред! Что Шауль, полковник СС, что ли? Путают они, бедолаги... А... если не путают? От "идейных" бен гурионов можно ждать всего...

Американка тронула его за плечо.

-- Пойдемте, Наум! Я знаю одно кафе, которое...

-- Отвезите меня на вокзал. Пожалуйста!

10. РИМСКОЕ ГЕТТО

Поезд "Вена-Рим" уходил вечером. Наум прошелся по освещенному холодным дневным светом вокзалу, к которому подавали вагоны в снежных крышах. Увидел на перроне, в сторонке, плотно сбит группку пассажиров, которую туристы обходили. Такие "проводины" всегда теснили сердце: напоминали об отце, который стоял в толпе бушлатов на боковом перроне Ярославского вокзала. Наум бросился тогда к толчее, окруженной автоматчиками и немецкими овчарками, рвущими поводки. "Отец!" -- закричал... Следы от зубов овчарки сих пор остались у колена.

Вблизи русаки вовсе не походили на согнанных в кучу зеков. О, нет! Даже у измученных женщин, сердито покрикивающих на детей, глаза сияли. Возбуждение, надежда разогнули спины. Щеки горят. залось, все, по русскому обычаю, выпили "посошок на дорожку"... " Не в Воркуту этап, а из Воркуты..." -- Наум усмехнулся.

Объявили посадку, и Наум отправился в свой вагон -- спать. Проснулся рано, чуть рассвело, позавтракал в стареньком, дребезжащем вагоне-ресторане, искоса поглядывая на поля северной Италии, разделенные каменными оградками, плохо обработанные, грязные. Ветер прибил к оградам клочья бумаги, пустые консервные банки. Усмехнулся грустно: "Родное Средиземноморье..."

Поискал глазами снег. Кончились снега!..

Вагоны пошвыривало, как корабль в волну; придерживаясь за стенки, прошел в хвост поезда, куда погрузили эмигрантов.

В гостиницу Наум приехал с ними. Тот же клоповник, что и в Вене. Молодые, видел, не замечали грязных, в пятнах, стен, доставали гитары, путеводители по Риму. Пожилые, бросившие все нажитое и ехавшие к детям, воспринимали перемены куда болезненней... Никто ничего не знал. "Старожилы" советовали ехать в Остию. На электричке. Это недалеко, пригород.

-- Почта там -- Дворец культуры, -- объяснил портье в галстуке, на котором была нарисована голая красотка. -- Там уся Одесса. Одесса знает усе!

Вся Одесса еще не пришла. Но обитатели одесского Привоза были представлены широко. На полукруглых каменных ступенях почты торговались громко и страстно, хватали друг друга за отвороты пиджаков, вопили: -- А маклерские?! Гони маклерские!..

Это сдавали квартиры, как выяснилось. Одни одесситы сдавали, другие въезжали, третьи вырывали у них "маклерские"...

Наум вспомнил, что видел "памятку отъезжающим", которая ходила в Вене по рукам. В ней был пункт: "Не ехать в Остию. Там вся Одесса..."

-- Какое счастье, что они не валят в Израиль! -- подумал Наум, прислушиваясь к истошным возгласам торгующихся. -- Там своего жулья -- не продохнуть!..

Только сейчас Наум заметил тихих усталых людей, сидевших на каменных ступенях или подпиравших спинами грязную стену. У них были какие-то пустые лица. Такие лица видел разве что в российских очередях, когда обо всем переговорено, а хлеб привезут только в пять утра... Присел возле старика, читающего истертую, в масляных пятнах, русскую газету.

-- Так вы тут и сидите-- спросил Наум, с удивлением озирая сидящих.

-- Кто помоложе, по колизеям шастает, кто постарше -- сидит. Когда -здесь, когда -- у моря...

-- Подолгу сидит?

-- Кто четыре месяца, кто восемь, а кто до двух лет. Есть и горемыки, те -- подолее...

-- Что так?

-- У кого дедушка псих, кто сам был членом партии. А на кого анонимку настрочили. Люди советские. Без анонимок не могут.

Про Гуров не слыхал. Окликнул кого-то. И тот не слыхал. Третий, в новых галошах, не ответил, вздохнул только: -- До места бы!

-- Что? -- переспросил Наум.

-- До места бы доехать!

-- А место-то где?

-- Да кто знает, где наше место! Куда ткнут...

Кто-то показал на человечка в клетчатом пиджаке и клетчатой шляпе, с маленькими шныряющими глазками. -- Спросите у "Ручной работы". Он знает все...

Наум не поинтересовался, почему у клетчатого такая странная кличка. Не до того было. Позже узнал, -- тот был гордостью римской Одессы. Появившись в Риме, купил за бесценок микроавтобус, который двигался еще месяца четыре, и путеводитель "Неделя в Риме". Просидев ночь над путеводителем, он стал возить свеженьких эмигрантов "по городу Цезаря и Муссолини", как было объявлено. С каждого россиянина брали недорого, и дело пошло. Прославился он в картинной галерее, где, подведя страждущих к картине Рафаэля, объяснил скороговоркой профессионального экскурсовода: -- Обратите внимание! Очень дорогая вещь. Рафаэль. Ручная работа...

Выслушав Наума, "Ручная работа" ответил категорически, что в Остии таких нет!

Наум почувствовал вдруг, как ноют ноги; присел на ступеньку.

У почты остановилось такси с багажом на крыше. -- Как пробились? деловито спросил "Ручная работа".

-- Через Ниццу!.. -- воскликнули из такси возбужденными голосами людей, спасшихся от погони.

Оказалось, бегут из Израиля. Свеженькие. У них паспорт временный -"лессе-пассе". На год выдается. Человек с "лессе-пассе", по международном праву, не теряет статуса беженца. Но по просьбе правительства Израиля на лиссе-пассе не ставят въездной визы. А без визы -- не въедешь!..

-- Как в аэропорту Лод слез, так ты в свободной стране. Понял? Влип по самые уши! -- объяснял Науму веселый парень, который торговал часами, нацепленными у него до локтя.

"Ручная работа" взмахом руки заставил парня испуганно ретироваться, исчезнуть. Оглядев Наума с головы до ног, пояснил на всякий случай: -- Мы эмиграция не политическая, а экономическая. Мы правительства не судим. Вы меня поняли, господин хороший? Давно из Израиля, если не секрет?.. Два дня? Так, может, ваши Гуры еще не доехали? Сидят на границе -- поют Лазаря. Кстати, какой у них документик?

-- Точно не скажу. Они были в Израиле... почти три года.

-- Э-э, господин хороший, -- протянул "Ручная работа", -- так они в гетто! Некуда им больше деться!

-- В каком еще гетто?!

-- В израильском гетто! Записывайте улицу... Тут такое колесо, -добавил он, взглянув на ошеломленного незнакомца в армейском плаще. -- Ежели у тебя в руках законное лиссе-пассе, в Италию, где есть "Хаяс", -- сами видели, -- ни-ни. А сумел прорваться через границу, ликуй Исайя, ты под крылом "Хаяса". Доплыл!.. Никто не спросит, как ты сюда попал, никто не смеет турнуть из Италии вон... Но, коли в руках -- "синюха", то есть форменный израильский паспорт, "дракон", в Италию -- пжалте! Но... к "Хаясу" или еще куда -- не ходи. Такое колесо! И так, и этак, извините, яйца прищемят... Что же сразу не сказали, что они с "синюхой"?

-- Значит, все это правда? -- тихо спросил Наум, записывая названия улиц на папиросной коробке. -- Правда, что в Брюсселе голодовка?

-- А что делать людям? Гетто не сахар, господин хороший. Изгой он и есть изгой. Одно только -- собаками не травят.

-- Да, но... в двадцатом веке... загонять евреев в гетто -- стараниями еврейского государства?

"Ручная работа" повернулся к Науму спиной. -- Мы эмиграция не политическая, а экономическая, -- донеслось до него. -- Нам никакая власть не помеха, кроме совейской...

Адреса на папиросной коробке привели его на узкую и сыроватую улочку без тротуаров, по которым мчались маленькие "фиаты", заставляя прохожих прижиматься к полуоблупленным стенам. В первой же квартире, в которую он постучал, знали о приезжих по фамилии Гур, и мальчик с ободранными коленками, в кипе на затылке, подвел Наума к нужному подъезду. По дороге был магазин, Наум купил итальянское "кьянти" -- самую большую бутыль в плетеной корзинке, набрал разных сыров, маслин и ввалился в квартиру, странно похожую на московскую "коммуналку" тридцатых годов. Пожалуй, коридор был пошире, да на стене не висят корыта. А в остальном, -- по количеству дверей, разнообразию запахов, да кухне в конце коридора, из которой выглянуло несколько женщин, точь-в-точь московская коммуналка"...