и другим вместе. Они настолько привыкли к появлению латышских агентов ЧК среди советского истеблишмента, что были склонны без разбора называть представителей правительства и агентов ЧК или большевиков в целом «латышами». Это было то же самое, что называть кого-либо «чекистом», «комиссаром» или «Боло» — это не всегда подразумевалось буквально, скорее для обозначения общего типа.
Или они могли бы сказать «еврей», опираясь на обобщение, что все большевики были евреями. На самом деле непропорционально большое число руководящих чиновников большевистской партии были евреями, людьми, которым царское правительство дало гораздо больше причин, чем ему полагалось, для участия в революционной политике до 1917 года. На самом верху Троцкий, Каменев и Зиновьев — Бронштейн, Розенфельд и Апфельбаум — были самыми громкими примерами. Только на закате Советского Союза появилось подтверждение того, что дед Ленина по материнской линии был евреем. Во многих анекдотах АРА о Литвинове, начиная с переговоров в Риге и заканчивая заключительным московским банкетом, часто упоминаются его семитизм, хотя нет ни одного упоминания его настоящей фамилии Финкельштейн.
Русские обычно преувеличивали как количество, так и влияние евреев на российский большевизм, и многие обвиняли евреев в самой революции или в ее плачевном исходе. Эти настроения подпитывались хорошо известной традицией российского антисемитизма. Американские работники гуманитарной помощи прибыли в Советскую Россию с достаточным количеством собственных очевидных предрассудков, а также предвзятых представлений о положении дел в России, так что, вообще говоря, они были уязвимы для заражения некоторыми из самых мрачных постреволюционных российских представлений о евреях.
Американские работники гуманитарной помощи вступили в контакт с необычно большим количеством еврейских большевиков, которые были приписаны к АРА из-за их знания английского языка. Значительное число жителей Манхэттенского Ист-Сайда лишь недавно стали бывшими беженцами от царских погромов, вернувшимися в Россию после революции. В Соединенных Штатах они, возможно, были вовлечены в радикальную политику того или иного толка. Когда пала династия Романовых, сам Троцкий жил среди них.
Люди из АРА знали, что Эйдук был латышом, но, в отличие от Симмонса до них, они, похоже, не догадывались, что он еврейский латыш. Его латышское происхождение было четко указано в его фамилии, в то время как у многих других настоящих или предполагаемых латышей были русские имена. Были и другие, очевидно, латышские чекисты, чьи имена были известны АРА — Петерс, Ландер, Лацис, Пельше, — но не было никого более печально известного после Эйдука, чем Пенис. На самом деле это название произносилось как «Пи-нус», и американцы по-разному писали его как «Пенус», «Пенас», «Пинез», «Пиноус» или «Пинус», последнее из которых сегодня признано правильной транслитерацией с русского.
Указанное лицо было начальником транспортного отдела компании Эйдука и оказалось в центре споров на железной дороге зимой 1922 года, когда казалось, что российские железные дороги рухнут под тяжестью американской кукурузы. Хаскелл потребовал и добился освобождения этого «обструкциониста», который был одним из самых нелюбимых советских чиновников в истории американской помощи. Этот факт вместе с застенчивыми упоминаниями его имени в официальной документации АРА свидетельствуют о степени и своеобразии юмора, который он вызывал в московской штаб-квартире, вплоть до своего «отстранения».
Позже кто-то, возможно, вдохновился на размышления о фрейдистской целесообразности того, чтобы мужчина по имени Пенис отвечал за поддержание движения поездов. Но в те дни поезд обычно был просто поездом. Куинн выразил облегчение по поводу его увольнения, назвав его «позором для нас в общении».
Американцы никогда не называли его на бумаге «товарищ» Пинус, но они почти наверняка делали это устно, если только каким-то образом в данном конкретном случае они не сочли это обозначение излишним. К 1921 году употребление слов «товарищ», «товарищ» пошло на убыль, словно в ознаменование окончания революционной эпохи. Фрэнк Голдер был в России в бурные дни марта 1917 года, когда династия Романовых рухнула без кровопролития, а жители Петрограда вышли на улицы в ликующем настроении, пораженные тем, что все обошлось так мирно, находясь в блаженном неведении о предстоящей трагедии. Голдера охватил этот энтузиазм, и он написал другу в Штаты: «Люди поздравляют друг друга и называют «Товарищ»».
С тех пор утекло много воды — и крови — и общий оптимизм 1917 года давно иссяк. В процессе слово «товарищ» утратило свое идеалистическое очарование, особенно за пределами партии. Потеря энтузиазма, ознаменовавшая приход НЭПа, сделала приветствие особенно неуместным. Тем не менее, некоторые пытались придерживаться революционных стандартов. Голдер и Фишер сидели в поезде на московском вокзале в августе 1922 года, когда кассиры обнаружили проблему с их билетом. Проводник довел это до сведения агента станционной ЧК, объяснив, что ошибка произошла не по вине этих двух «джентльменов». Голдер рассказывает нам, что сотрудник ЧК едва сдерживался: «Джентльмены! Они не больше джентльмены, чем мы с тобой, они товарищи».
Большинству людей это просто надоело. Филип Гиббс цитирует раздраженное замечание русской женщины: «Не употребляй это слово, товарищ! Оно унизительно. TavarishX TavarishX TavarishX Мне это надоело». Один московский интеллектуал с явным удовлетворением сообщает, что к 1921 году, если к кому-то обращались «товарищ», вероятным ответом было «Иди к черту».
Чарли Вейл вспоминает поездку на поезде Рига-Москва в сентябре 1921 года в компании нескольких американских социалистов, направлявшихся в Россию, «чтобы стать товарищами ... но им это слово уже надоело почти так же, как мне позже». Глава в автобиографии Вейла озаглавлена «Товарищ Толстой». Это относится к одной из дочерей писателя Льва Толстого, графине Наде Толстой, которая работала экономкой в одном из американских домов для персонала. Название предназначено для того, чтобы задать интригующий тон мачо-размышлениям Вейла о том, действительно ли графиня была большевистским агентом и какие последствия это могло иметь для их предположительно взаимного физического влечения.
Чаще всего мужчины АРА использовали это слово с иронией, например, «товарищ Эйдук», хотя они, конечно, никогда бы не употребили его таким образом в его присутствии. Это означало, что он был одним из них, и не подразумевало никаких чувств товарищества. Сменивший Эйдука на промежуточном этапе Карл Ландер тоже был латышом, но он был социал-демократом интеллигентного типа, совершенно отличным от кожаных курток Эйдука. Сотрудники АРА в Москве отдавали предпочтение Ландеру как главному полномочному представителю и как человеку, понимая, что большую часть времени он делал все возможное для своей страны в чрезвычайно сложных обстоятельствах. Они никогда бы не унизили его, назвав «товарищем».
Вначале районные надзиратели АРА гораздо более агрессивно сопротивлялись посягательствам агентов Эйдука, чем их начальники в Москве в общении с самим Эйдуком. В этом им часто помогали местные советские чиновники, которые были не в восторге от того, что человек из центра разбил свою палатку на их территории, встав между ними и АРА. Они стремились присвоить себе заслугу в американской помощи голодающим и были возмущены тем, что третья сила завоевала славу для Москвы. Иногда случалось, что люди