недель, чтобы сориентироваться и начать работу по пополнению комитетов АРА верными товарищами. Ему удалось испортить хорошие отношения между АРА и властями Екатеринославской железной дороги, которые Барринджер усердно поддерживал. Он проявил себя особенно искусным в создании у местного населения видимости верховной власти над АРА.
С мая по август, когда произошел открытый разрыв отношений, «жизнь стала интереснее благодаря тактике, которой нам пришлось придерживаться, чтобы перехитрить парня и заодно продолжить кормление ребенка».
В екатеринославской документации Скворцов становится совершенным монстром. Контраст с хорошо воспитанным мальчиком из хора Чайлдса разителен. В то время как Чайлдс предпочитал общаться с ним во время их путешествий по Татарстану, екатеринославские благотворители делали все возможное, чтобы избегать его. Это было нелегко, поскольку у Екатеринославского АРА был только один автомобиль, и американцы были вынуждены путешествовать в одной машине со Скворцовым и его секретарем. «Мы всегда мечтали о появлении второго автомобиля, потому что тогда наша свобода действий была бы неограниченной».
Среди череды мелких скандалов со Скворцовым был инцидент, связанный с картами АРА для кормления детей. Однажды Барринджер вернулся из инспекционной поездки и застал всех в штаб-квартире «в состоянии крайнего возбуждения». Скворцов вошел в свой кабинет и схватил карты АРА, совершив этот подвиг со свойственным ему драматическим талантом, сделав «громкое заявление» украинским сотрудникам.
Эти карты, как правило, снабжались комментариями с актуальной демографической и экономической статистикой — часто лучше, чем что-либо, имеющееся в распоряжении местного совета. Хотя они содержали информацию, не связанную строго с оказанием помощи голодающим, они были неотъемлемой частью каждой штаб-квартиры АРА.
Скворцов изъял их в качестве доказательства того, что американцы занимались «экономическим шпионажем». АРА обратилось к начальству Скворцова в Харькове, которое незамедлительно сообщило ему, что он был неправ, и приказало немедленно вернуть карты. Барринджер каким-то образом узнал об этом сообщении заранее и, когда Скворцов вошел в офис АРА, снял его с крючка небрежной просьбой вернуть «позаимствованные» карты, что тот и сделал с явным облегчением.
Вопрос в том, как Скворцов, казанский ангел, превратился в екатеринославского дьявола? Барринджер был уверен, что Скворцов всегда был товарищем Скворцовым, что разгадкой тайны был Чайлдс. Он написал Пейджу в момент величайшего кризиса 5 августа:
Возникает вопрос о том, следует ли проводить различие между экономическим голодом или голодом по воле Божьей, поскольку люди все равно умирают, особенно когда правительству в буквальном смысле наплевать, пока остается хоть что-то, чем можно заниматься политически. Иметь дело с этими людьми сводит с ума, и именно это временами так «надоедает» американцам. Так сказать, «Политический комиссар», ниспосланный мне как представителю Центрального правительства, [является] чрезвычайно способным человеком с точки зрения Партии и приспособленцем первой воды. Он практически убил свою жену, одну из моих сотрудниц, рукояткой револьвера от нечего делать. Чтобы быть работником рефинансирования в России, нужно сначала быть дипломатом, а затем кормильцем младенцев. Вышеупомянутый джентльмен приехал из Казани и был очень рекомендован Ривзом Чайлдсом. Самая яркая дань уважения моему бывшему Chekka, но с тех пор, как я услышал от Mr. Джонсон, что Чайлдс — социалист (салонный). Теперь я понимаю, каким дураком он был.
Джонсон был казанским Чарльзом Джонсоном, выпускником Гарварда 1902 года выпуска и бывшим заместителем начальника тюрьмы Синг-Синг. Он распространял слух, что Чайлдс такой-то.
Тем не менее, в тайне Скворцова должно быть нечто большее, чем просто политические пристрастия Чайлдса. Возможно, обстоятельства перевода Скворцова в Екатеринослав побудили его проявить более жесткую позицию перед АРА. Возможно, сотрудничество с Чайлдсом стоило ему партийного положения. Кто знает, может быть, кто-то в той маленькой церкви в Ленино сообщил о его самом неленинском поведении в хоре в тот день. Возможно, что драматическая перемена в поведении Скворцова объясняется просто сменой его назначения: теперь его обязанностью как полномочного представителя было стремиться к контролю над Екатеринославской областью. Отношение пришло вместе с работой.
После миссии Джон Эллингстон написал о взаимоотношениях с правительствами в округах, что «самые серьезные кризисы и трения могут быть вызваны личной недоброжелательностью или недостатками отдельных лиц, и отстранение этих лиц доказало добрую волю как правительства, так и АРА». Эллингстон не исключал лиц из АРА, но в случае с Барринджером и Скворцовым трудно понять, как американец мог быть главным преступником. В организации его считали хорошим человеком, и, похоже, он надолго запал. Тем не менее, ситуация в Екатеринославе ухудшилась до такой степени, что Барринджер чуть не применил физическое насилие против Скворцова.
Решающий момент наступил в начале августа, когда, как говорят, Скворцов «взбесился», арестовав агента АРА по трафику и отдавая приказы местному персоналу, что было запрещено. Когда он проявил настойчивость и пригрозил произвести новые аресты, говорит Барринджер, «это чуть не довело нас до драки».
Ситуацию спасло направление из Москвы товарища Володина, бывшего помощника Эйдука, а ныне главного помощника Ландера. Похоже, что Ландер был поставлен в известность о проблеме со Скворцовым и послал Володина разобраться с ним. Однажды вечером за ужином в присутствии нескольких американцев он открыто сделал выговор Скворцову за его несговорчивое поведение. С этого момента и до октября, когда Барринджер уехал в Симбирск, чтобы присоединиться к поискам Фила Шейлда, а затем остаться на посту районного инспектора, Скворцов «больше не доставлял хлопот и всегда был готов выполнить то, о чем его просили. Он действительно изменился». «С. кроток, как ягненок» — так описал его Барринджер в письме Хаскеллу.
В Симбирске Барринджер получил письмо от своего бывшего сотрудника ЧК, в котором выражалось глубокое сожаление по поводу перевода американца и передавалось ему «русское «спасибо» за его «самоотречение» и «человеческие чувства». Пламя доброй воли вспыхивает, когда Скворцов заканчивает с просьбой, чтобы Барринджер оказал помощь родственникам его мужа, которые живут в десяти милях от Симбирска.
После миссии, в 1924 году, он отправил Барринджеру письмо в Вирджинию, вспоминая его как «друга, с которым я когда-то работал на фронте борьбы с голодом».
Возможно, теплые чувства, выраженные в этих письмах, были искренними. Тем не менее, преемник Барринджера, Джордж Харрингтон, прибыв на место, обнаружил, что Скворцов распространил историю о том, что Барринджера уволили по просьбе Скворцова. Потребовалось совсем немного времени, чтобы отношения с правительством в Екатеринославе снова ухудшились, а затем, весной 1923 года, вышли из-под контроля.
Главной американской фигурой в следующем раунде поединка со Скворцовым был Уильям Дж. Мерфи, тридцатилетний уроженец Портленда, штат Мэн, которого Харрингтон вспоминал спустя пятьдесят лет после этих событий как «несколько импульсивного и вспыльчивого» — что, похоже, хорошо подходит для Скворцова. Это также соответствовало одному из любимых стереотипов мужчин АРА — вспыльчивому ирландцу. Вероятно, отчасти именно поэтому после их решающего поединка Мерфи с такой готовностью приписали то, что он сразил Скворцова.
Запись показывает, что между этими двумя мужчинами назревали проблемы еще до их первой встречи. Мерфи