Телефонный звонок дежурного по МВД поднял меня ночью, как я уже упоминал, в госпитале. Первый доклад был лаконичен: «Обстрелян аэродром в Кизляре… Подожжен вертолет… Была попытка захватить военный городок батальона внутренних войск, но она отражена огнем…» Я в свою очередь потребовал уточнить, каковы силы нападавших и, сменив больничную одежду на мундир, спешно отправился в министерство. Дальше, в 11 часов, памятное заседание Совета безопасности и гневный голос президента: «Ну что, генералы, почему пропустили?!»
Оставалось только констатировать: действительно, пропустили… Но на вопрос — все-таки почему? — теперь я мог изложить президенту те аргументы, которые во время бедствия в Буденновске мог приводить, разве что, себе самому: «Борис Николаевич, они не могли не пройти. В Чечне не введен режим чрезвычайного положения, а значит, войска Объединенной группировки скованы в своих действиях». И далее все то, что по этому поводу мной было высказано в предыдущей главе.
Да, прошли… Скрытно переправились через Терек, разбились на боевые группы, сожгли два вертолета на аэродроме и подступились к городку батальона ВВ. Но, везде получив по зубам и потеряв до двадцати человек убитыми, пошли по некогда проторенному Басаевым пути: захватили больницу, согнали в нее несколько сот местных жителей и объявили их заложниками. Сейчас я уже не припоминаю, кто из двух бандитов — Басаев или Радуев — в конце концов получил среди чеченцев позорную кличку Роддомов, но то, что оба ее заслуживали в равной степени, лично у меня никакого сомнения не вызывает.
Неприятно поразило вот что: пока одни искренне сочувствовали чужой беде, другие начинали пляску на человеческих гробах. Корреспондент «Комсомольской правды» Александр Евтушенко предоставил радиостанции «Свобода» вот такое видение событий: «Федеральные силы специально спровоцировали заход Радуева в Кизляр. Была какая-то, видимо, дезинформация пущена, что там находятся вертолеты с оружием и их легко захватить. Когда Радуев и его группа прибыли на аэродром, там оказались три вертолета без топлива и пустые ящики из-под оружия. Эти вертолеты были взорваны, завязался бой. И почему-то «коридор», по которому могла уйти группа Радуева, оказался в направлении больницы, и им ничего не оставалось делать и ничего не стоило захватить больницу в заложники».
На пресс-конференции, которая прошла в Москве, в пресс-центре на Старой площади, 20 января 1996 года, я не выдержал: «Вот сразу же отвечаю на вопрос Евтушенко: нет отсюда «коридора». Вот аэродром… (Показывая на карту. — Авт.). Уж если отступать им отсюда, то отступать или сюда, или обратной дорогой. Вот батальон внутренних войск, где они потеряли сначала 7, а потом 12 человек. Вот вертолетная площадка. А вот больница. О каком «коридоре» идет речь?.. Моя точка зрения — это цинизм в высшей степени. Это как надо не уважать Российское государство, свое Отечество, чтобы вот так заявить и сказать. Но это моя точка зрения».
Там же я извинился перед журналистами, что в начальной стадии операции мы, ее руководители, ограничили доступ многочисленных репортеров к рабочей информации штаба и запретили походы к боевикам. Объясняя свою позицию, я сказал так: «Это оправданная, общепринятая мировая практика. Во время переговоров, во время подготовки операции нельзя этого делать и разносить по миру все ее особенности… Или, как это было в Буденновске, когда Басаев потребовал поставить перед собой телевизор и, глядя в него, диктовал, как формировать общественное мнение… Этого не должно было произойти».
У меня не было и нет никакого предубеждения по поводу методов репортерской работы. Я с пониманием отношусь к российским и зарубежным журналистам, зная, как нелегко достается им профессиональная удача. Особенно на войне. Но, препятствуя прямому общению репортеров с террористами, я исхожу из убеждения, что есть границы разумного, которые переступать не стоит. Должно стать незыблемым правилом, что террорист, шантажирующий общество, должен быть лишен возможности ставить свои условия через средства массовой информации. Это вопрос профессиональной и человеческой этики.
* * *
На заседании Совбеза, которое было мной упомянуто чуть выше, президентом был поднят вопрос: кто из руководителей силовых структур возьмет на себя руководство операцией? В зале повисло гробовое молчание. Понятно, что напрашиваться на одну из ключевых ролей в сложившейся обстановке — это равносильно самоубийству. Можно ответить головой практически при любом исходе. Я прямо сказал президенту: «То, что происходит сейчас в Кизляре — это террористический акт. Мало того, что страдают ни в чем не повинные люди, налицо угроза захвата местных органов власти. Это дело госбезопасности. Считаю, что руководителем операции должен быть назначен директор Федеральной службы безопасности генерал Барсуков. В свою очередь я готов быть его заместителем и разделить ответственность».
Мой предложение было принято, и вскоре на Лубянке, уединившись в кабинете директора ФСБ, я и Михаил Иванович Барсуков принялись просчитывать ситуацию. Позвонивший туда с места событий генерал Вячеслав Тихомиров, командующий Объединенной группировкой, доложил примерно следующее: «В больнице захвачено столько-то и столько-то заложников. Есть требование террористов — выпустить их в Чечню под прикрытием живого щита. Но мое предложение таково: их ни в коем случае не следует выпускать». Мы с Барсуковым Тихомирова поддержали: «Да, надо их останавливать, надо уничтожать эту банду…»
Те, кто помнят историю восхождения генерала Барсукова к вершинам власти в отечественной контрразведке, часто ставят под сомнение его профессиональные качества. Насколько я знаю, почти вся его служба протекла в Кремле, в тех управлениях КГБ-ФСК-ФСБ, которые отвечают за безопасность первых лиц государства. Это особая область профессиональных знаний, по большей части мне не ведомая, и я не берусь судить, насколько преуспел в этой работе Барсуков, дослужившийся в Кремле до генеральских звезд. Некоторые оценивали его назначение на должность директора ФСБ как незаслуженное — устроенное его другом Александром Коржаковым, начальником личной охраны Б.Н. Ельцина, в собственных интересах.
Будучи руководителем антитеррористической операции в Кизляре, Барсуков показал себя неплохо. Ни я, ни Квашнин, ни Трошев, находившиеся вместе, что называется, не умыли руки… Когда нужно было в чем-то убедить Барсукова — убеждали. Все решения мы принимали согласованно. Вызвавшись однажды разделить с ним ответственность, я и сегодня не отказываюсь от прежних своих обязательств. Как заместитель руководителя операции, как русский генерал, я отвечаю за все, что произошло в те дни.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});