Читать интересную книгу Большой марш (сборник) - Юрий Гончаров

– Еще… еще… – приказывал Иван. – Прямо на шею… Лей, не бойся… Вот так…

Вода была из дворового колодца, свежая, ледяная, а он подставлял под нее шею, голову, горстями хлестал себя в лицо и только испытывал удовольствие, что она такая холодная, жгуче-бодрящая.

Наплескавшись, он выпрямился с закрытыми глазами, стряхивая с рук последние капли.

– Вот вам полотенце.

– Мы же договорились – «ты»!

Он крепко, до красных пятен, растер себя жестким махровым полотенцем, причесался, глядя в зеркало, висевшее здесь же, на веранде, рядом с умывальником.

Только сейчас Мальвина его по-настоящему рассмотрела. Обыкновенное лицо, ничего красивого, такие обычные лица постоянно мелькают вокруг. Ничем не привлекают, а промелькнут – тут же забываются. Волосы темные, густые, но не длинные, не по моде, – шапкой на голове. Нос крупноватый, выступающий, с острой хребтинкой, занимает на лице много места. Губы разные, верхняя – поуже, потоньше, короче, нижняя – широковата. Зубы – тоже вразнобой, неровные, в углу рта уже коронка. Подбородок – заметно вперед, и все лицо из-за острого носа и выступающего подбородка вытянутое, продолговатое, как бы сдавленное с боков. Будь оно чуть шире, овалом, впечатление было бы лучше, даже, наверное, величина носа и его несоразмерность на лице не замечались бы так резко. Глаза всё поправляли; карие, искристые, насмешливые…

Иван застегнул на пуговицы куртку, вытянулся, как перед военным начальством, прищелкнул каблуками:

– Иван Плахотин ожидает дальнейших указаний!

Мальвина улыбалась, глядя на него.

– Пошли! – сказала она, гася на веранде свет.

Из дома напротив по-прежнему доносился возбужденный голос футбольного комментатора. На поле произошло что-то драматическое, трибуны ураганно гудели, а комментатор кричал: «…ай-ай-ай! Ай-ай-ай! Не использовать такую ситуацию! Это обидно, это очень обидно!..»

После яркого света на веранде глаза совсем ничего не видели в уличной темноте. Иван сразу же оступился, чуть не упал. Чертыхнулся. Мальвина взяла его под локоть, он прижал ее руку, и она не стала ее отнимать, даже когда они вышли на главную улицу с электрическими лампочками на столбах.

– Маляевский Бродвей! – сказал Иван. – Что же у вас тут еще, кроме танцев, бывает?

– Лекции, доклады.

– «Есть ли жизнь на Марсе?»?

– И про это. Но чаще о международном положении, о борьбе с пьянством, о семье и браке.

– О семье и браке… – повторил Иван. – Очень волнующая тема. Кого любить, как любить, на какой основе… Семейные отношения, – произнес он не своим, занудным голосом, – строятся на общности интересов, на взаимном уважении, на обоюдном стремлении растить и воспитывать детей… У нас в коллективе один лектор тоже такую лекцию читал. Потом говорит: пожалуйста, вопросы. Ему и задают: а сколько вы сами вырастили детей? А он говорит: я, товарищи, бездетный, потому что еще холостой, неженатый… А дядя – уже за сорок. Моя лекция, говорит, построена на высказываниях классиков общественных наук, авторитетных деятелей педагогики, на примерах из художественной литературы и юридической практики… А ему из задних рядов опять: а вы сами-то влюблялись хоть раз или об этом тоже только из теоретических трудов и художественной литературы знаете?

В клубе светились все окна, но музыка не играла. Значит, оркестранты еще не приехали.

Мальвина представила, какое лицо будет сейчас у Ленки. Она просто обомрет, ее круглые глаза станут совсем как два шара. На верных десять минут она будет поражена до немоты и будет на них глядеть, глядеть, как очковая змея, пучить свои белесые зрачки. Потом незаметно приблизится к Мальвине, откуда-нибудь сбоку, выждав момент, спросит, кривя полупрезрительно рот, всем своим видом изображая, что она не поздравляет Мальвину с таким приобретением: «Где это ты его закадрила?» А у самой даже бледность выступит пятнами на лице – от зависти… Ленка старше на два года, она давно уже изо всех сил старается выйти замуж, все равно за кого, лишь бы называться замужней, даже зная, что скоро разведется, – чтоб только не лепили ей прозвище «старая дева»…

Возле клуба на бревнах, как всегда, баловались мальчишки: спихивали друг друга, барахтались, навалившись кучей. В руках у кого-то пищал не то транзистор, не то плохонький дребезжащий магнитофон. Десятка два девчонок семи-, восьмиклассниц, одни – на другом конце бревен, другие – возле клубного крыльца, грызли семечки, шушукались, чему-то смеялись. Заметив Мальвину и Ивана, они прекратили смешки и все, как по команде, с любопытством стали их разглядывать. Ленки не было. И вообще не было взрослых, сверстников Мальвины и Ивана, – ни возле клуба, ни внутри. В клубном зале с отодвинутыми к одной стене рядами кресел блестели свежевымытые полы и было гулко, как бывает только в пустом помещении.

– Павлик, оркестр будет? – спросила Мальвина у попавшегося на пути мальчишки.

Мальчишка отрицательно мотнул головой.

– Они к студентам поехали.

– А что будет?

– Да ничего.

– А полы помыты, свет?

– Это так…

– А завклубом где?

– Пошел кудай-то…

Студенты, про которых сказал мальчишка, уже не первый раз переманывали к себе оркестрантов. Это был стройотряд. Километрах в семи от Маляевки на территории другого колхоза они по договору с правлением строили коровники. Жили в палатках, вечерами жгли костер, дурачились, пели. С оркестрантами у них была дружба, те охотно ездили к ним играть: у студентов всегда водились сигареты лучших сортов, там их всегда хорошо угощали.

Мальчишки могли и ошибиться про оркестрантов, а вот Ленка – та всегда знает все в точности.

Мальвина потянула Ивана к Ленке.

Они прошли по главной улице дальше, до самого конца. Там улица загибалась влево, переходя в дорогу на станцию и пристанционный поселок. Ленкин дом стоял на самом повороте. Окна светились, двери были распахнуты, в доме плакал Ленкин братишка, на него кричала Ленкина мать.

Оставив Ивана у крыльца, Мальвина зашла в дом, спросила у матери про Ленку.

– Упорхнула! – ответила мать раздраженно. – Белье не достирала, поросенок голодный, а ее и след простыл… У вас ведь одни гулянки на уме! Да замолчи же ты! – напустилась она на хныкавшего в кровати малыша. – За целый день не наигрался, дня тебе мало!

Мальвина не стала больше ни о чем расспрашивать, вышла. Все ясно. Ленка на станции, оркестранты, значит, действительно не приедут. Подождала Мальвину, ее нет, – чего время терять? На попутную машину – и туда. В этот час проходящих машин уже мало. Но можно попытаться. А на машине до станции всего каких-нибудь десять минут.

Мальвина изложила все это Ивану, но он решительно отказался:

– За семь верст киселя хлебать!

Они побрели по улице назад. Мальвина едва сдерживалась, чтобы слезы не потекли по лицу. Так глупо, без толку пропадает такой вечер!

В Киеве все еще не кончился футбол. Во всех домах, мимо которых они проходили, слитно, в сто тысяч глоток вопили стадионные трибуны и прорывались вскрики комментатора: «…Блохин проходит по правому краю… пересекает линию штрафной площадки… Какой момент, какой момент!..»

– Ну, что ты расстроилась? – спросил Иван, почувствовав состояние Мальвины. – На танцульки не попала? Подумаешь, горе какое!

Они шли порознь, на шаг друг от друга. Иван обнял ее за плечи, привлек к себе, утешая этой лаской. Она не отстранилась, и так они пошли дальше, хотя возле домов, в палисадниках, могли быть люди и их видеть.

Поравнялись с клубом. В окна были видны мелькающие, кружащиеся пары. Это танцевали друг с другом девчонки-семиклассницы, те, что лузгали семечки и хихикали у крыльца. Мальчишки, пацанва, продолжали толкаться, барахтаться на бревнах, гонялись друг за другом по траве, сбивали с ног.

– Вот и танцы! – показал Иван на клубные окна.

Внутри, в зале, хрипел маленький батарейный магнитофон, музыка тонула в этом хрипе, угадывался только ритм, но и этого было достаточно: вихлялись пары, кто как хотел, кому как подсказывало воображение. Одни – развинченно, болтая, как плетьми, руками, выбрасывая в стороны коленки, – для них танец был твистом, другие в обнимку, как танцуют танго или фокстрот, третьи, по-бальному далеко отставив соединенные руки, кружились в чем-то наподобие вальса, совсем не слыша музыки и ритма, лишь бы кружиться в зале.

– Маляевский бомонд! – сказал Иван, оглядев девчонок. – Мы с тобой здесь просто ветхие старики, предки.

Хриплый, невнятный визг магнитофона на секунду замолк, сменился быстрым, веселым, четким ритмом барабана и саксофона.

– Пошли! – толкнул Иван Мальвину от дверей в зал. – Покажем этим юным леди экстракласс!

Увлекая Мальвину, он вышел на самую середину зала. С озорной ухмылкой, заблестевшими глазами, – какое представление он сейчас покажет! – он вскинул руки; ломаясь зигзагами, точно его подстрелили, перебили ему кости сразу в нескольких местах, он низко упал, почти на самые доски пола; изворачивая руки, прянул оттуда вверх, – весь очень легкий, пружинный, гибкий в своих движениях. Должно быть, он в самом деле был неплохой танцор, где-то видел хороших исполнителей таких танцев. Но в этот миг магнитофон, басисто растянув звук, замолк.