Читать интересную книгу Большой марш (сборник) - Юрий Гончаров

Когда он очнулся в десятый или двенадцатый раз, было тихо, треугольный выход из шалаша слабо серел, в нем, в метре от Климова, различались длинные тонкие травинки; они вздрагивали от крупных капель, падавших с деревьев.

Климов посидел, пока к серому цвету листвы стал добавляться зеленый. Сгибаясь, выбрался из шалаша – с болью в затекших, онемевших ногах. Пошел наугад. Леса он по-прежнему не узнавал и не догадывался, где находится.

Но ему повезло. Скоро он попал на дорогу, она привела его на другую, пошире, более торную, по ней он вышел к черным сваям от старого моста через речку Путанку с пешеходным переходом в два узких бревнышка, стянутых проволокой. Место было знакомо Климову, у этих свай он уже однажды бывал. Завязнув в щетине высоких густых камышей, над речным руслом лежал толстый пласт плотного, свинцово-серого тумана. Воду пестрила лимонно-желтая, охристо-рыжая осенняя листва, наметенная в реку промчавшейся бурей.

Климов перебрался по бревнышкам на другую сторону, а там начался уже совсем ему знакомый, хоженный им лес.

На одной из полян щипала траву черная с белым брюхом и белыми ногами корова, и, словно корявый серый пень, рядом с нею торчала малоприметная человеческая фигурка с мешком на голове, спускавшимся до самых пят, не потому, что так длинен был мешок, а потому, что человек был мал, вроде подростка.

Климов вгляделся. Это была бабка Настя, в такую серую, непогожую рань уже успевшая, однако, выбраться в лес и насыщавшая свою кормилицу.

Она не узнала Климова, хотя он проходил совсем близко, так, должно быть, преобразила его эта ночь, а узнав – разулыбалась черным щербатым ртом, сморщивая свое темно-коричневое, как послужившая печная корчажка, старушечье личико:

– Виктор Николаич, никак ты! Глякося, уже на ногах! Старательный ты, Виктор Николаич, не то что прежний наш Максим. У того уже солнце в полдуба, а он только на крыльцо, проспавшись, вылазит, пузо свое чешет… А ты вон какой! Даром хлеба не ешь!

В голосе и улыбке бабки Насти были лесть, стародавнее крестьянское заискивание перед властью, начальником, спрятанный страшок и свой практический расчет – не прогнал бы ее Климов с коровой из лесу. Но была и чистая радость видеть его, от встречи с человеком, который по душе, мил и приятен просто так, не оттого, что власть, а сам по себе.

И эта вторая, истинная радость в словах и улыбке бабки Насти, ее искренняя доброта к нему задели измученного, едва волочащего ноги Климова за самое сердце, не оставили безучастным.

Ему захотелось чем-то ответить бабке Насте, не огорчать ее своей хмуростью. И, превозмогая себя, озноб и ломоту уже разбирающей его болезни, которая, он знал, уже это чувствовал, будет выше его сил, он тоже улыбнулся с добром к ней и радостью и сказал ей в тон, крепким голосом, будто он действительно вышел по своим рабочим делам и всё у него в полном порядке, все хорошо, как и должно быть:

– Стараюсь, стараюсь, Настасья Петровна, а как же! Доброго утречка вам, доброго утречка!..

1981 г.

Случайное знакомство

День кончался, но духота держалась. Вчера тоже было жарко, позавчера тоже, но дни были рабочие, и жара замечалась меньше. А воскресный нынешний день, казалось, вытянулся вдвое длинней. Истомленность зноем была во всем – в потрескивании стропил и половиц недавно пристроенной к дому веранды, в особой мертвой неподвижности деревенских садов и огородов, в струении горячего воздуха над раскаленными крышами. В полевом просторе вокруг деревни над дорогами висела тонкая кремовая пыль от когда-то, может, даже еще вчера проехавших машин – и не расходилась.

Мальвина с утра наполнила душевой бак колодезной водой. Теперь она согрелась, но не слишком. Мальвина разделась в тесной кабинке дворового душа, пустила на себя воду. Вымыла голову флаконным шампунем и долго нежилась в прохладных струях, – пока из бака не вылилась вся вода. От холода тело порозовело, стало упругим, крепким, кожа приятно напряглась. Пропали расслабленность и безволие, лень, что всегда одолевает в жару.

Потом в доме перед гардеробным зеркалом Мальвина не спеша переоделась в голубое штапельное платье на полторы ладони выше колен, надела белые югославские туфли, которые купила год назад в городе специально для выпускного вечера в педучилище. Туфли достались Мальвине после долгих поисков по магазинам и покорили ее с первого взгляда. Они были как раз то, что надо, – для бала, для театра, для праздничного выхода – в огни люстр, на сияющий паркет. Ноги не чувствовали их, – так они были легки и так ладно сидели. Губить их на деревенском черноземе жалко, но что же делать, надо носить, а то пропадают зря, неношеными.

Волосы Мальвина причесала гладко, ото лба назад, под затылком собрала в пучок, перетянула шелковой ленточкой. Получился хвостик, спадающий на спину. Она знала, такая прическа ей к лицу. Голубоватым косметическим кремом слегка тронула верхние веки, тушью удлинила разрез глаз. С минуту критически разглядывала себя в зеркало, выискивая изъяны. Если присмотреться, их, конечно, немало. Ресницы редкие, короткие. Девчонки наклеивают, но выходит заметно, грубо, по-кукольному. Губы – сухие, в корочках. По такому поводу принято злословить: целовалась много.

Нет, ни с кем она не целовалась, просто от солнца, от летнего зноя. На переносице, под глазами, на скулах – россыпь легких веснушек. Их не скрадывает даже пудра. Но это ничего, есть парни, которым веснушки даже нравятся. Все-таки Мальвина еще раз коснулась пуховкой тех мест, где проступали светло-охряные крапины, смахнула излишек пудры кончиками пальцев.

Все. Можно идти.

Но идти было некуда.

Здесь, в Маляевке, есть сельсоветский клуб, но в нем только радиола, которая постоянно испорчена. Иногда в воскресные дни приезжает тройка парней со станционного поселка, что-то вроде культбригады. Электрогитара, аккордеон и саксофон. Тот, кто играет на электрогитаре, еще и поет популярные эстрадные песни. Если сегодня приедут, значит, в клубе будут танцы. Но взрослые парни, ровесники Мальвины, на них не приходят, их просто нет в деревне, соберутся девчонки-школьницы, пацаны четырнадцати-пятнадцати лет. Танцевать толком никто не умеет, показать – тоже некому. Будут просто топтаться в куче, озорничать, – толкать друг друга, наступать на ноги. Потом явятся какие-нибудь подвыпившие бузотеры, станут хамить, задираться – и испортят вечер вконец.

В трех километрах от Маляевки – научно-опытное хозяйство по выращиванию лекарственных трав. Небольшой поселок, домиков десять – двенадцать. Молодежи там тоже нет, работники хозяйства – люди, в основном, уже в возрасте, солидные, ученые; танцы им не нужны. По воскресеньям, однако, и там что-нибудь бывает: лекция или кино. Абы какие фильмы научникам не возят, только хорошие, по их заказу, часто – заграничные. Крутят на воздухе, под старыми тополями, бесплатно.

В поселке на станции – от Маляевки пять километров, через лес – и кинотеатр, и железнодорожный клуб. В воскресенье в клубе обязательно концерт, самодеятельные или настоящие артисты из города. Потом – танцы под электроджаз. Молодежь набивается битком, парней и девушек в поселке много, одни и живут, и работают здесь – в депо, на станции, на мебельной фабрике, другие только живут, а работают в городе. Но спутника у Мальвины нет, а ходить туда одной или с подругами – боязно. На обратном пути обязательно кто-нибудь привяжется провожать. Поди узнай, какая у него цель… А рядом с дорогой – глухой черный лес, топь, болота…

Мальвина закрыла дом на замок, вышла за калитку. Мать и отец еще вчера уехали в Усмань к отцовой сестре. Там праздник, обмывание, – купили «Жигуль». Приедут только завтра утром. Уговаривали ехать и ее, но Мальвина знает, что там ждет: тьма гостей, вино рекой, пьяный застольный шум, от которого потом в голове на несколько дней угар.

Запирая дом, она решила так: пройтись мимо клуба, посмотреть, какая там обстановка, что намечается, дойти до Ленки, продавщицы сельмага, одной из своих подруг, с которой они в школе рядом на парте сидели. И вместе что-нибудь придумать. Ленка смелая, предприимчивая, с ней даже на станцию в клуб пойти не так страшно. В общем-то, она тоже трусиха, но взяла себе манеру держаться так, будто она девчонка – оторви да брось. За словом в карман не лезет, отбрить приставал может на их же языке. Только Мальвина знает, какая дрожь колотит Ленку после иных таких стычек с парнями и как она каждый раз зарекается ходить на станцию. Но проходит одно воскресенье, другое… И они с Ленкой все-таки туда идут. А как быть, чем себя занять? Сидеть дома, киснуть у телевизора? В двадцать-то лет? Хочется жизни, развлечений, знакомств… Парня своего, наконец, встретить…

В полнеба над деревней тлел желтоватый закат. Реактивный рейсовый самолет, сверкая в лучах солнца крохотной искоркой, беззвучно тянул в вышине белоснежную ниточку. Конец ее утолщенно пушился, разделяясь на отдельные пряди, и таял.