Читать интересную книгу Ахульго - Шапи Казиев

– Он помогал своему народу, – сказал Шамиль.

– Свободному народу.

– Я тоже хочу вам помочь, – уверял Биякай.

– Уходи, – сказал Шамиль.

– Такая помощь нам не нужна.

– Что же передать генералу? – спросил разочарованный Биякай.

– Пусть лучше забудет про Ахульго и вспомнит о своих детях, которые могут остаться без родителя.

Юнусу и Султанбеку Шамиль велел проводить Биякая обратно, к ожидавшему его на перешейке конвою.

Члены совета с негодованием обсуждали услышанное и призывали Шамиля драться до конца.

– Слабость и трусость никогда и никого не спасала, – согласился Шамиль.

Но он понимал, что вопрос о его сыне остался висеть в воздухе.

– Даже если я выдам генералу Джамалуддина, это пользы не принесет, – сказал Шамиль.

– Генерал из-за этого отсюда не уйдет. Ему нужны наши головы или наша покорность.

Шамиль написал письмо Ага-беку, сообщая наибу о трудном положении, в котором оказалось Ахульго, о том, что решил драться до конца и что ждет помощи от всех, кому дорога свобода гор.

Голубь с привязанным к лапке письмом взмыл в сине-прозрачное небо, несколько раз перевернулся, как делал это каждый раз перед дальним полетом, и… камнем упал вниз, простреленный чьей-то пулей. Юнус, так привыкшей к умной птице, что кормил ее прежде, чем ел сам, встрепенулся от боли, как будто пуля попала в него. Окровавленные белые перья кружили в воздухе, а река уносила убитого голубя. Юнус почувствовал, что это был дурной знак, и не решился сказать об этом имаму.

Глава 106

Не прошло и получаса, как снова загрохотали пушки, и народ поспешил укрыться в опостылевших подземных жилищах. Занятие войсками Граббе левого берега Койсу сделало положение Ахульго безнадежным. Яростный обстрел велся теперь со всех сторон. Безопасных убежищ на Ахульго не осталось. Ядра, гранаты и Конгревы ракеты крушили и выжигали все, что выступало над землей. И первой была сметена резиденция Шамиля, указанная Биякаем.

Под грохот одних батарей к укреплениям горцев пододвигались другие. Разрушенный мантелет заново восстанавливался и продвигался к передовым укреплениям Нового Ахульго. Посты егерей тоже выдвигались вперед и еще больше стесняли линию блокады. Теперь уже и ружейные пули доставали завалы, которые занимали горцы. Ряды защитников редели день ото дня, а оставшиеся слабели от недостатка воды и пищи. К тому же все меньше оставалось боеприпасов. Для переплавки найденных мальчишками свинцовых ядер не было дров, старики рубили ядра топорами, а затем скатывали из кусков пули на ручных каменных мельницах.

После резиденции артиллерия принялась за мечеть. Но ее горцы старались восстанавливать каждую ночь, и она как-то держалась, защищенная толстыми стенами и прочной крышей. Сюда сносили все больше раненых, и Абдул-Азиз со своими помощниками уже не успевал всем помочь.

Слова Биякая насчет оспы подтвердились. Люди мучились от лихорадки и покрывались сыпью, оставлявшей после себя рубцы. Солдатам Граббе она была не страшна, медики заблаговременно позаботились сделать им прививки от оспы. Абдул-Азиз тоже умел бороться с этой заразной болезнью, от которой в свое время излечил и самого Шамиля. Он начал прививать еще здоровых людей, делая насечки на руках и внося в кровь частицы жидкости со струпьями переболевшего человека. Больным он давал глотать шарики из толокна, в которые была добавлена та же жидкость.

Лечение ран и ушибов Абдул-Азиз считал делом гораздо более легким по сравнению со страшной оспой. Тут в ход пускался огромный арсенал хирургических приемов, мазей, присыпок, настоек и прочих средств. С тех пор, как он излечил сквозную штыковую рану, полученную Шамилем в Гимрах, авторитет его был непререкаем. Свои хирургические инструменты он изготавливал сам. Джамал обещал достать ему хирургический набор, корпусной или батальонный, которыми пользовались русские врачи, но пока горский лекарь обходился своими инструментами, главным из которых оставался острый кинжал. Но все же и искусный Абдул-Азиз не был волшебником. Число погибших росло.

Не лучше обстояли дела и с водой. Из хранилища она давно была вычерпана, и теперь там рос репейник. Безопасных спусков к Койсу или Ашильтинке не осталось. Днем никто уже и не пытался спускаться за водой под пулями передовых постов Граббе. Пробовали бросать в реку кувшины на веревках, но из этого мало что выходило. Кувшины редко долетали до воды, но и те, что долетали, плохо наполнялись. Солдаты развлекались стрельбой по сияющим кувшинам, которые горцы пытались поднять наверх, превращая их в истекающее водой решето. Большей же частью кувшины разбивались о скалы. Приходилось с риском для жизни спускаться за водой по ночам. Эти попытки редко обходились без жертв, но другого выхода не было.

Людей мучила жажда, матери не знали, что ответить детям, просившим воды, у кормящих пропадало молоко. Но, и добыв немного воды, люди оказывались перед выбором – выпить все или употребить часть на омовение перед молитвой. Со временем вместо воды начали употреблять перетертую в песок землю, что дозволялось при нехватке воды.

Тяжело было смотреть на полноводную реку под Ахульго, до которой невозможно было дотянуться. Река притягивала гибнущих от жажды людей, и многие лишались сознания от ее мучительной недоступности.

Раненые, лежавшие в мечети, желали умереть, чтобы их семьям осталась их доля воды. Когда приносили кувшин и пускали его по кругу, он часто возвращался наполненным, потому что люди только освежали уста и передавали кувшин дальше, боясь, что воды не достанется остальным.

Пища становилась все более скудной. Люди спасались сушеной бараниной, запасами толокна и теха, которые не нужно было варить.

Все ждали дождя, но небо оставалось убийственно чистым, а солнце опаляло Ахульго необычайно сильным зноем. Дети вспомнили старый обычай, сделали чучело и бегали с ним по домам. Каждая хозяйка должна была плеснуть на него водой и попросить: «Да прольется над нами дождь! Да напоит ливень иссохшую землю!».

Ничего не помогало. Ахульго было раскалено, и казалось, вот-вот треснет. В такую жару было тяжело двигаться, не то что воевать.

Мечтая напиться холодной воды, дети убегали по ночам из дому, чтобы спуститься к реке. Тянули жребий, и тот, кому выпадало идти вниз, спускался с горы с веревкой на поясе. В детей солдаты не стреляли, даже если видели в светлые лунные ночи, как они припадают к воде, а затем, наполнив водой бурдюк, влезают обратно на гору.

В лагере Граббе полагали, что судьба Ахульго предрешена и оно падет со дня на день. И тем неожиданнее было, что через неделю после того, как блокада замкнулась, горцы отважились на новую вылазку. Озлобленные безнаказанной бомбардировкой и своим безвыходным положением, горцы решили разрушить восстановленную галерею, тянувшуюся к Ахульго.

Перед рассветом сотня мюридов, босые, с кинжалами в зубах, подползли к прикрывавшему саперов мантелету. Однако на этот раз Граббе предпринял особые меры предосторожности, и навстречу мюридам бросилась в штыки дозорная рота Куринского батальона, охранявшая мантелет. Завязалась жаркая схватка. Мюриды поняли, что им не удастся воспользоваться внезапностью, на которую они рассчитывали, и им пришлось отступить, унося раненых.

Но отчаянная вылазка не прошла даром. Убедившись, что Шамиль не намерен сдаваться, Граббе на следующий день предложил ему перемирие. Военные действия предлагалось остановить на четыре дня, пока не будут подготовлены новые условия для заключения мира с имамом. Шамиль согласился. Перемирие было нужно обеим сторонам.

Письмо доставил Биякай, давший понять, что перемирие – результат его личных стараний. Но Шамиль не велел пускать его дальше перешейка, и раздосадованный Биякай вынужден был вернуться обратно.

На Ахульго спешно восстанавливали разрушенное и делали запасы воды, хоронили погибших и готовили оружие к новым боям. В том, что они последуют, никто уже не сомневался.

Ефимка, на которого в роте махнули рукой, спускался в ущелье речки Ашильтинки каждую ночь, надеясь снова увидеть синеглазую красавицу. На передовых постах его сначала останавливали, но Ефимка приносил солдатам яблоки из ашильтинских садов, и они стали его пропускать В одну из ночей девочка появилась снова. Она была так же чудесна, но все же что-то в ней переменилось. Маленьким зверьком она жадно припала к воде, уронив в нее свои длинные косы, затем набрала кувшин и села под деревцем, будто у нее не было сил подниматься обратно. Ефимка хорошо видел ее в лунном свете, серебряные украшения обрамляли не по-детски усталое лицо, а красивое платье было изодрано колючками.

– Эй, – набравшись смелости, тихо позвал Ефимка.

Девочка испуганно встрепенулась, не понимая, откуда доносится голос.

– Это я! – негромко крикнул Ефимка.

Девочка вскочила, прижимая к себе кувшин, и испуганно всмотрелась в Ефимку. Он в своей папахе был похож на обычного горского мальчишку, но почему-то не говорил по-аварски.