Читать интересную книгу Иван Кондарев - Эмилиян Станев

Июньский день был ясным и жарким. В поле возле казарм целый день пели жницы, убиравшие ячмень, и к вечеру среди желто-зеленого моря появилась первая стерня с уложенными в крестцы снопами. Под косыми лучами заходящего солнца город окутывала золотистая мгла, над которой поднимались верхушки тополей и вырисовывались крыши самых высоких зданий. Оранжевогвардейцы слонялись по казарменному двору и чувствовали себя арестантами. Один только яковский кузнец был весел и беззаботен. Он насвистывал на окарине, которую вытащил из-за пояса, где торчала и рукоятка револьвера, или пел фронтовые песни, пока его товарищи, улегшись возле него, глядели жадными глазами на поле и от нечего делать выщипывали траву. Позже, когда солнце утонуло за горной цепью и на поля легла тень, заиграли вечернюю зорю. Крестьяне вернулись в помещение, где стоял острый запах плесени, чеснока и портянок, зажгли две лампы и принялись ужинать; ели без всякого аппетита, каждый со своими мыслями.

В казарме все было спокойно, обыденно. На опустевшем плацу унтер-офицер искал какую-то потерянную им вещь. В конюшне, расположенной напротив, задавали лошадям корм. Полковой экипаж шумно подкатил к штабу, офицеры группами покидали казармы, торопясь к себе на городские квартиры; в комнате дежурного и в караульном помещении зажгли лампы. Через несколько минут солдаты повзводно отправились в столовую. Приглушенный топот их сапог ударялся о стены и будил у крестьян тяжкие воспоминания о войне.

— Кто нынче ночью будет дневальным? — спросил красавец оранжево гвардеец. Он доедал вареную курицу.

— Да на кой ляд тебе дневальный нужен? И зачем только бросили своих баб и детвору?! — сказал один коренастый крестьянин.

— Так велено.

— Велено… Мало ли что велено…

— Верно, никто и не заглянет сюда, никто нас не спросит, как мы да что мы. А еще про довольствие толкуют, — заметил третий.

И все заговорили о безразличии к ним офицеров и о том, что нет смысла оставаться здесь и зря терять время, когда жатва в разгаре.

— Я завтра же уйду, Балбузан, слышишь, что говорю? — Отправляйся: скажи начальству, Керезову скажи. Держат нас здесь, как арестантов. Тоска берет!

— Ежели уходить, так уходить всем сразу. И пришло же кому-то в голову — давай иди, охраняй блокарей…

— Ну, хватит вам бурчать, — сказал Балбузанов. — Завтра посмотрим. Может, и уйдем. Я пойду в город и спрошу, как быть… Кто сыграет в картишки? — спросил он, вытащив засаленную колоду карт и высоко подняв ее.

Под лампой собрались несколько человек и стали играть в карты на постели кузнеца. Вокруг столпились болельщики. Остальные слонялись бесцельно по помещению или сидели у окон и смотрели на огни города. Прозвучал сигнал вечерней поверки, и по старой привычке бывшие солдаты приготовились ко сну. Расстегивая пояса и стаскивая порты, они отворачивались к стене, чтоб соблюсти благоприличие. Некоторые крестились, перед тем как лечь. Когда неполная луна залила своим голубоватым светом стекла окон, все уже спали, за исключением яковского кузнеца. Он выиграл в карты, и его мучило желание выпить на радостях, но баклажка с ракией давно уже была осушена. Кузнец встал и принялся перетряхивать торбы товарищей. Ракии не оказалось ни у кого. Он почесал затылок, вернулся на свое место и лег, причмокивая от досады и вздыхая. Вокруг все храпели, кто-то разговаривал во сне.

Балбузанов положил свой пистолет под подушку, закутался в бурку, а поверх еще и одеялом, потому что любил спать в тепле. «Завтра отправлюсь к нашим и скажу, что ребята не хотят больше торчать здесь… Ведь и хлеб кончился… Эх, ничего не вышло из нашего дела», — подумал он, прежде чем забыться во сне.

Городские часы пробили двенадцать. Удары их доносились сюда без эха. В пустом коридоре бегали мыши. Подъезжая к станции, засвистел паровоз, а затем над полями разнеслось удаляющееся громыханье поезда.

Из караульного отделения вышли восемь солдат и унтер-офицер под командой поручика Тержуманова. Солдаты примкнули штыки и зарядили карабины. Они тихонько поднялись по лестнице и вошли к спящим оранжевогвардейцам. Подкрученные фитили закоптили стекла ламп, и их мутный свет, смешавшись со светом серповидной луны, проникавшим через окна, уныло рассеивался среди лежащих в беспорядке, укутанных в одеяла и бурки крестьян.

Поручик Тержуманов с тремя солдатами остановился у сложенного в пирамидки оружия оранжевогвардейцев. Поручик посветил электрическим фонариком. В другой руке он держал заряженный пистолет. Сержант и остальные солдаты встали у входа.

— Выносите ружья! — тихо приказал Тержуманов.

Первым проснулся крестьянин, который не хотел, чтоб назначался дневальный. Он приподнялся на локте и что-то пробормотал. Яркий свет фонарика ослепил его, и он прикрыл глаза рукой. В ту же минуту зашевелились еще несколько спящих, и кузнец Балбузанов, который лежал с краю, возле оружия, крикнул:

— Забирают наши ружья!.. Братцы!

Его осветил фонарик. Поручик Тержуманов заорал: «Приказываю не шевелиться!» — но яковский кузнец вытащил из-под подушки парабеллум.

Чувствуя, как у него перехватило в горле и что-то дрогнуло в животе, поручик дважды выстрелил в грудь Балбузанову. Выстрелы сухо протрещали в помещении и звучно отозвались эхом в глубине коридора. Кузнец медленно стал сползать с кровати, потом вдруг его огромное тело, словно подброшенное пружиной, подскочило и голова глухо стукнулась об пол возле самых ног офицера.

— А-а-а! — завопил кто-то…

Полковник Викилов и остальные заговорщики-офицеры уже были в казарме. Когда разбудили фельдфебелей, им приказали поднять роты. Без сигнала тревоги солдаты строились в помещении, им раздавали патроны, кавалеристы седлали лошадей…

Через час были заняты без малейшего сопротивления городская почта и телеграф, банк, околийское управление и полицейский участок; старший полицейский выпустил из арестантской цыган-конокрадов и посадил туда своих товарищей. Кавалерийскую роту с пулеметами отправили занимать вокзал; на всех дорогах, ведущих к городу, были расставлены посты.

26

Около трех часов ночи начальник гарнизона установил связь с военным министерством, и ему оттуда сообщили, что переворот в столице завершился благополучно. Из штаба дивизии подтвердили то же самое. Решив избавить своих офицеров от административной ответственности, полковник Викилов отправил подпоручика с двумя солдатами к председателю местного отделения союза офицеров запаса Кантарджиеву, чтоб сообщить ему о назначении его комендантом города.

Кантарджиев, который знал о готовящихся событиях, но не был информирован об их точной дате, мирно спал в супружеской постели на втором этаже своего нового дома в нижней части города. Через открытые окна спальни вместе с тихим кваканьем лягушек у реки вливался аромат цветущего во дворе жасмина и свежесть росистых полей. Услышав стук в ворота и конский топот, жена Канта рджиева принялась будить храпевшего мужа:

— Сава, Сава, кто-то стучит…

Адвокат захрапел еще громче, из носа его вырвался свист. Он тут же проснулся, настороженно прислушался и велел жене выглянуть на улицу. Когда она вернулась в своей белой, длинной, до пят, ночной рубашке и сказала ему, что на улице стоит офицер с солдатами, он успокоился и подошел к окну.

— Это вы, господин Кантарджиев? — послышался бодрый голос офицера. — По приказанию господина полковника вам надлежит незамедлительно явиться в околийское управление.

— Зачем, что произошло?

— Правительство Стамболийского свергнуто…

Кантарджиев отошел от окна, всхлипывая от радостного волнения.

— Сию минуту иду! — крикнул он и ущипнул себя, чтобы убедиться, что это не сон.

Пока жена зажигала лампу, он натянул было брюки, но тут же подумал, что следует надеть военный мундир, и босиком, в одних подштанниках побежал в чулан. Жена хотела помочь ему, но Кантарджиев велел ей пригласить офицера в дом; он поставил лампу на пол, оперся спиной о стену и стал втискивать свои толстые ноги в военные бриджи. Мундир оказался тесным — бриджи едва сошлись в поясе, китель давил под мышками, но сейчас не время было обращать внимание на такие мелочи. Кантарджиев надел новый пояс, обручем сдавивший ему живот; натянул сапоги, взял фуражку и, протопав по лестнице, вошел в кухню, где жена в накинутом поверх ночной рубашки капоте варила на спиртовке кофе. Подпоручик встал, чтобы козырнуть ему, но Кантарджиев стремительно обнял его и ощутил под руками мокрую от ночной росы одежду.

— Да здравствует Болгария! На долгие годы!

— Да здравствует его величество! — ответил молодой офицер, торопясь отвести свою щеку от немытого рта адвоката.

— Ну что?.. Как? Благополучно? Все кончилось? Есть жертвы?

— Согласно донесениям, все вполне благополучно, господин капитан, — сказал подпоручик, сияя от гордости, и улыбнулся из-под своей стальной каски. — Вы назначены комендантом города. Поздравляю, господин капитан!