Истинные причины и процесс сноса Сухаревой башни в 1933 году общественности были неизвестны, знали только, что вопрос этот решается на самом высшем партийном уровне. Только полвека спустя, в 1989 году, в журнале «Известия ЦК КПСС» были опубликованы документы о сносе Сухаревой башни, имеющиеся в архиве ЦК КПСС. Значительную часть публикации составляет переписка Л. М. Кагановича с И. В. Сталиным. Напечатано также (в составе воспоминаний Кагановича «Памятные записки») письмо в редакцию журнала по поводу этой переписки. Эти публикации позволяют проследить последовательность развития событий.
Официального решения или постановления о сносе Сухаревой башни пока в архивах не обнаружено, но Каганович в феврале 1990 года заявил, что «вопрос этот обсуждался в Моссовете, от которого исходила первая инициатива».
Совершенно ясно, что Каганович собирался своей волей просто смахнуть Сухареву башню, но заступничество за нее известных деятелей культуры и их обращение к Сталину спутало ему карты. Первым делом он предпринимает меры, чтобы нейтрализовать академиков-жалобщиков и привлечь на свою сторону Сталина. Каганович посылает Сталину, находившемуся в это время в Крыму на отдыхе, материалы совещания московских архитекторов-коммунистов и другие документы о Сухаревой башне. К сожалению, письмо Кагановича с аргументами, почему следует снести Сухареву башню, в публикации отсутствует. По ответу Сталина видно, что до обращения к нему Кагановича он о проблеме сноса Сухаревой башни не имел никакого представления.
Вот эта телеграмма из Сочи от 18 сентября, подписанная Сталиным и Ворошиловым: «Мы изучили вопрос о Сухаревой башне и пришли к тому, что ее надо обязательно снести. Предлагаем снести Сухареву башню и расширить движение. Архитектора, возражающие против сноса, — слепы и бесперспективны».
Каганович, представляя себе, насколько широким может быть возмущение деятелей культуры, предпринимает маневр, цель которого — сначала успокоить их, а затем, усыпив бдительность, обмануть. 20 сентября он посылает Сталину письмо: «Я дал задание архитекторам представить проект перестройки (арки), чтобы облегчить движение. Я не обещал, что мы уже отказываемся от ломки, но сказал им, что это зависит от того, насколько их проект разрешит задачу движения. Теперь я бы просил разрешить мне немного выждать, чтобы получить от них проект. Так как он, конечно, не удовлетворит нас, то мы объявим им, что Сухареву башню ломаем. Если Вы считаете, что не надо ждать, то я, конечно, организую это дело быстрее, т. е. сейчас, не дожидаясь их проекта. Ну, на этом кончу. Привет. Ваш Л. Каганович».
Сталин согласился выждать.
Московские архитекторы поверили, что власть только в силу своего непрофессионализма не видит иного решения проблемы, кроме сноса башни, и поэтому обращается к помощи профессионалов, ждет их совета и готова ему последовать.
Было разработано несколько вариантов реконструкции Сухаревой площади с сохранением башни. Наиболее известен проект И. А. Фомина. Архитектор-реставратор Л. А. Давид вспоминает, что его дядя архитектор М. М. Чураков также представил свой проект. Представленные проекты разрешали транспортную проблему, кроме того, город обогащался замечательно красивой площадью, о которой тогда говорили, что «она будет не хуже площади Звезды в Париже с Триумфальной аркой посредине».
Известный инженер, будущий академик В. Н. Образцов брался в крайнем случае передвинуть Сухареву башню на любое место и давал техническое обоснование этой акции. В Москве уже имелся опыт передвижки зданий, в том числе и дореволюционный.
Но несмотря на убедительность и осуществимость представленных проектов разрешения транспортного движения на Сухаревской площади и сохранения башни (а скорее всего, именно поэтому), вечером 13 апреля 1934 года Сухареву башню начали ломать.
Из воспоминаний архитектора Л. А. Давида: «Апрель 1934 г. В ночь с 13-го на 14-е на башню была брошена бригада добрых молодцов „Мосразбортреста“. Кувалдами были разбиты доступные для ударов детали белокаменного декора. Возмущение общественности».
17 апреля отчаянное и возмущенное письмо направляют Сталину художник К. Ф. Юон, архитекторы А. В. Щусев, И. А. Фомин, И. В. Жолтовский, искусствовед А. М. Эфрос:
«Глубокоуважаемый Иосиф Виссарионович! С волнением и горечью обращаемся к Вам как к человеку высшего авторитета, который может приостановить дело, делающееся заведомо неправильно, и дать ему другое направление. Неожиданно (после того, как вопрос был, казалось, улажен) начали разрушать Сухареву башню. Уже снят шпиль; уже сбивают балюстрады наружных лестниц. Значение этого архитектурного памятника, редчайшего образца петровской архитектуры, великолепной достопримечательности исторической Москвы, бесспорно и огромно. Сносят его ради упорядочения уличного движения. Задача насущная, жизненно важная. Но ее можно осуществить другими, менее болезненными способами. Снос Башни — линия наименьшего сопротивления. Уверяем Вас, что советская художественная и архитектурная мысль может немедленно представить несколько вариантов иного решения задачи, которые обеспечат всю свободу уличного движения на этом участке и вместе с тем позволят сохранить Сухареву башню. Такие варианты есть, их несколько, — от сноса небольших домов на углах, примыкающих к Башне улиц (что широко раздвинет объездные пути) до передвижки Башни на несколько десятков метров, на более широкую часть площади (что освободит перекресток улиц и даст сквозное движение по всем направлениям).
Настоятельно просим Вас срочно вмешаться в это дело, приостановить разрушение Башни и предложить собрать сейчас же совещание архитекторов, художников и искусствоведов, чтобы рассмотреть другие варианты перепланировки этого участка Москвы, которые удовлетворят потребности растущего уличного движения, но и сберегут замечательный памятник архитектуры».
Уже 22 апреля Щусев получил на домашний адрес с нарочным под личную расписку ответ с грифом «Строго секретно» Секретариата ЦК ВКП(б):
«Письмо с предложением — не разрушать Сухареву башню получил.
Решение о разрушении башни было принято в свое время Правительством. (Публикатор никакого решения в архиве не обнаружил и полагает таковым согласие ЦК ВКП(б) от 16 марта 1934 года с предложением МК, то есть Кагановича, о сносе Сухаревой башни и Китайгородской стены. — В. М.) Лично считаю это решение правильным, полагая, что советские люди сумеют создать более величественные и достопамятные образцы архитектурного творчества, чем Сухарева башня. Жалею, что, несмотря на все мое уважение к вам, не имею возможности в данном случае оказать вам услугу.
Уважающий вас И. Сталин».
Впрочем, одна «услуга» «уважаемым» авторам письма была оказана: разрешили снять некоторые детали разрушаемой башни.
Однако на следующее утро, когда бригада каменщиков-реставраторов прибыла к Сухаревой башне, к работе ее не допустили. «Приходит грустный профессор Д. П. Сухов, — вспоминает, рассказывая об этом утре Л. А. Давид. — Он должен был указать детали для снятия. Кратко сказал: „Уходите, работать запрещено“».
Художник П. Д. Корин и Н. А. Пешкова попросили А. М. Горького вмешаться в это дело и помочь. Горький переговорил с кем-то, и снимать детали с башни разрешили.
О дальнейшем рассказывает Л. А. Давид:
«Утром 22 апреля я пришел в Государственный исторический музей (работал в его филиале — Музее „Коломенское“). В вестибюле встреча с ученым секретарем ГИМа Д. А. Крайневым. Д. А. — мрачно: „Допрыгался, иди, тебя ждут“. Поднимаюсь в секретарскую. Человек со „шпалой“ — „Вы Давид?.. Поехали“. Поехали через Лубянку по Сретенке к башне… Молча. Приехали. Он: „Составьте список снимаемых деталей“. Составляю. Составил. Он: „В машину…“ Молча в Моссовет. В Моссовете к тов. Хорошилкину — нач. Специнспекции при президиуме Моссовета. Хорошилкин в кабинет к тов. Усову (с четырьмя ромбами) — зам. пред. Моссовета. Выходит и мне в руки документ, а в нем: „Научному сотруднику Госуд. истор. Музея тов. Давиду. Зам. пред. Моссовета тов. Усов считает вполне возможным днем производить работу по изъятию нужных Вам фрагментов с Сухаревой башни со стороны 1-й Мещанской улицы. На этой стороне работы Мосразбортрестом ведутся по разборке восьмерика только в ночное время.
К работе по снятию фрагментов, для чего Гос. историч. Музею отпускается 5000 руб., приступите немедленно, с окончанием не позже 27-го апреля с. года“. (Подпись нач. спец. инспекции при президиуме Моссовета Хорошилкина.) Документ датирован 22 апреля. 23-го приступили к работе. Работали днем и ночью. Сняли, что смогли… Увезли в Коломенское…
Душно, жарко и пыльно было… Горечь полынная в душе».
Сухареву башню Каганович разрушал демонстративно. В Москве это отметили. Художница Н. Я. Симонович-Ефимова, жившая рядом и поэтому наблюдавшая все происходившее на площади день за днем, записывала тогда в дневниковых заметках: «Разрушение идет необычайно быстро… Не обнесено забором, как было при разрушении Красных Ворот. Телефонные ящики все так же висят на стенах, милиционеры открывают их и говорят. Вывеска „Коммунальный музей“ висит над уютно открытой дверью; окна со стеклами и белокаменными завитушками глядят как ни в чем не бывало. Вообще вид у Башни здоровый, а кирпичи летят без желобов просто в воздухе, многие не разбиваются, и здание убывает, тает… Но можно заболеть от мысли, что впереди нас никто Сухаревскую башню не увидит… После Сухаревской башни, вероятно, очередь за Василием Блаженным…»