Ново-Сухаревский рынок «по системе профессора К. С. Мельникова». Чертеж 1925 г.
Искони торговая площадь на Руси была не только местом купли-продажи, но и местом публичной гражданской жизни, кроме своекорыстных расчетов торгашей, здесь рождались и бушевали великие народные страсти, рождалось и укреплялось народное общественное мнение. На торговой площади Минин обратился к народу с призывом идти спасать родину и был услышан; задолго до построения храма Христа Спасителя, еще когда шла Отечественная война 1812 года, в Пятницкой церкви на главной тогдашней московской торговой площади — в Охотном ряду — зародилась и была осуществлена идея отметить благодарственной молитвой общенародную боевую славу: после каждого сражения в храме ставилась — на вечное воспоминание — икона того святого, в чей день это сражение произошло…
Не случайно с Сухаревкой связано создание одной из самых известных работ художника Б. М. Кустодиева — серии «Русские типы». Эта серия акварелей была исполнена в 1919–1920 годах, но ее начало относится к 1914 году и непосредственно связано с Сухаревкой.
Кустодиев жил в Петербурге, но в 1914 году Московский художественный театр пригласил его оформить спектакль по пьесе М. Е. Салтыкова-Щедрина «Смерть Пазухина», и весной этого года художник приехал в Москву. Он много бродил по городу. В Вербное воскресенье полдня толокся на Красной площади среди праздничного торга, заходил в трактиры, вмешивался в толпу — пестрая, яркая жизнь уличной Москвы пленила его.
Но особенно привлекала его Сухаревка. «Часто ходил на Сухаревку», — подчеркивает в своих воспоминаниях о Кустодиеве его сын.
В извозчичьем трактире на Сухаревке художник нашел сюжет для своей новой картины.
Московские трактиры обычно имели свой постоянный круг посетителей-завсегдатаев. Были трактиры, посещаемые преимущественно извозчиками. В такой трактир возле Сухаревой башни и попал Кустодиев.
Несколько страниц в своих воспоминаниях посвятил московским извозчичьим трактирам В. А. Гиляровский.
«Извозчик в трактире и питается и согревается, — пишет он. — Другого отдыха, другой еды у него нет. Жизнь всухомятку. Чай да требуха с огурцами. Изредка стакан водки, но никогда — пьянства.
Два раза в день, а в мороз и три, питается и погреется зимой или высушит на себе мокрое платье осенью, и все это удовольствие стоит ему шестнадцать копеек: пять копеек чай, на гривенник снеди до отвала, а копейку дворнику за то, что лошадь напоит да у колоды приглядит».
Кустодиева поразили яркие типы извозчиков, красочная живописность обстановки трактира. Но кроме того, во всем этом он уловил сугубо московскую черту — живую древность ее быта и понял, какую важную и особенную роль играют в московской жизни простонародные клубы — трактиры.
«Московский трактир» — так назвал он будущую картину и по возвращении в Петербург сразу начал ее писать.
Художник писал «Московский трактир» по наброскам, сделанным в извозчичьем трактире у Сухаревой башни, но для отдельных фигур просил позировать сына. Во время работы рассказывал сыну о Москве, о том, как родилась идея картины «Московский трактир».
«Он рассказывал, как истово пили чай извозчики, одетые в синие кафтаны, — пишет в своих воспоминаниях сын художника. — Держались чинно, спокойно, подзывали, не торопясь, полового, и тот бегом „летел“ с чайником. Пили горячий чай по многу — на дворе сильный мороз, блюдечко держали на вытянутых пальцах. Пили, обжигаясь, дуя на блюдечко с чаем. Разговор вели так же чинно, не торопясь. Кто-то из них читает газету, он напился, согрелся, теперь отдыхает.
Отец говорил: „Вот и хочется мне все это передать. Веяло от них чем-то новгородским — иконой, фреской. Все на новгородский лад — красный фон, лица красные, почти одного цвета с красными стенами — так их и надо писать, как на Николае Чудотворце — бликовать. А вот самовар четырехведерный сиять должен. Главная закуска — раки.
Там и водки можно выпить „с устатку“.“
Он остался очень доволен своей работой: „А ведь, по-моему, картина вышла! Цвет есть, иконность, и характеристика извозчиков получилась. Аи да молодец твой отец!“ — заразительно смеясь, он шутя хвалил себя, и я невольно присоединялся к его веселью».
Создавая свою знаменитую серию «Русские типы», Кустодиев включил в число ее сюжетов несколько персонажей картины «Московский трактир»: «Извозчик в трактире», «Половой», «Трактирщик»… Эти работы замечательного художника сохранили для нас некоторые черточки старой Сухаревки.
Окончательно Сухаревский рынок был ликвидирован в 1930 году: старый — на Сухаревской площади, потому что «мешал транспортному движению», новый — за кинотеатром «Форум», как говорится, за компанию. Если быть точным, Сухаревский рынок не ликвидировали, а «перевели» на Крестовский рынок, что у Крестовской заставы. «Перевод» осуществлялся как уговорами, так и принуждением. «Предварительно была устроена облава, — и почти всех обитателей рынка вывезли на „воронках“ — в разные концы Москвы, — рассказывает о закрытии Сухаревки Нюренберг. — Хотя Сухаревка была уничтожена, она долго жила в рассказах „туземцев“. Мне тоже трудно расстаться с воспоминаниями о тех временах. Конечно, прежде всего это память о родных и близких людях, которые окружали тогда меня, но и в самой Сухаревке была известная доля очарования».
Трагедия Сухаревой башни
Сухарева башня — московский коммунальный музей. Открытка 1930 г.
Коммунальный музей занял прочное место среди московских музеев, и его руководство планировало дальнейшее развитие и расширение экспозиционной, выставочной, научной и культурной работы. Однако 17 августа 1933 года в газете «Рабочая Москва» неожиданно даже для работников музея появилась краткая заметка «Снос Сухаревой башни», в которой сообщалось, что с 19 августа, то есть через день, «соответствующие организации» приступят к сносу Сухаревой башни, так как она мешает движению транспорта, и к 1 октября Сухаревская площадь будет от нее «очищена». Это сообщение было странно и загадочно именно своей неожиданностью.
В Москве к этому времени снесли уже много памятников истории и архитектуры, в основном церквей, но обычно в газетах уведомляли об очередном сносе заранее. В перечнях московских зданий, намеченных к сносу, Сухарева башня до сих пор не значилась. Поэтому заметка в «Рабочей газете» прогремела для москвичей как гром среди ясного неба.
Только из газетной заметки узнала о намерении снести Сухареву башню и московская архитектурная общественность.
27 августа академики И. Э. Грабарь, И. А. Фомин, И. В. Жолтовский и А. В. Щусев отправили письмо в два адреса — И. В. Сталину и «руководителю московских большевиков» Л. М. Кагановичу.
«Глубокоуважаемый Иосиф Виссарионович! — писали они. — Газетное известие о сломке Сухаревой башни заставляет нас, пока еще не поздно, сигнализировать Вам об ошибочности принятого решения, в твердом убеждении, что наши голоса не случайны и не единичны, а являются выражением мыслей и чувств, разделяемых всей научной и художественной советской общественностью, независимо от направления, убеждений и вкусов». Далее шло обоснование защиты Сухаревой башни: «Сломка башни нецелесообразна по существу, ибо, если цель ее — урегулирование уличного движения, то тот же результат с одинаковым успехом может быть достигнут иными путями… Группа архитекторов берется в течение одного месяца разработать проект реорганизации Сухаревой площади, с идеальным решением графика движения. Сухарева башня есть неувядаемый образец великого строительного искусства, известный всему миру и всюду одинаково высоко ценимый… Пока еще не поздно, мы убедительно просим приостановить бесцельную сломку башни, недостойную наших славных дней построения социализма и бесклассового общества, и пересмотреть постановление, если таковое существует».
От Сталина ответа не последовало. На письмо ответил Каганович в своем выступлении на совещании московских архитекторов-коммунистов 4 сентября 1933 года: «В архитектуре у нас продолжается ожесточенная классовая борьба. Но коммунисты ею не руководят. Пример можно взять хотя бы из фактов последних дней — протест группы старых архитекторов против слома Сухаревой башни. Я не вхожу в существо этих аргументов, возможно, Сухареву башню мы и оставим, но ведь характерно, что не обходится дело ни с одной завалящей церквушкой, чтобы не был написан протест по этому поводу. Ясно, что эти протесты вызваны не заботой об охране памятников старины, а политическими мотивами — в попытках упрекнуть Советскую власть в вандализме. А создают ли коммунисты-архитекторы атмосферу резкого отпора и общественного осуждения таким реакционным элементам архитектуры? Нет, сейчас не только не создают, но и потворствуют этим реакционерам. Такая пассивность наших коммунистов приводит к тому, что часть беспартийной молодежи начинает группироваться вокруг стариков, а не вокруг нас».