Лже-Виктор ойкнул, схватился руками за щеки и, не слова не говоря, выбежал из комнаты.
Дверь, возвращенная пружиной, гулко хлопнула, низвергнув с кривых глиняных стен белесые лавины пыли.
В безмолвном и пустынном коридоре на пути к комнате настоящего Виктора, чтобы снова принять его обличье, Иудав пробегал мимо Гагата.
— Ну, как? — быстро спросил тот, имея в виду, поставил ли он чашку с отравленным кофе Путешественнику.
Иудав на бегу покачал головой: «Нет, он еще не пил из нее».
Гагат моментально сориентировался, коротко кивнул, и без дальнейшего промедления ринулся в комнату заграничного конкурента.
Они ему еще покажут, кто в Сулеймании хозяин!..
— С тобой все в порядке? — заботливо поинтересовался у него Волк, едва тот появился на пороге.
— Да, конечно. Все в порядке. Лучше и быть не может. Я просто выходил чихнуть. Апчхи. Вот, — и чародей изобразил улыбку.
— Будь здоров, — удивленно покосившись на него, пожелал ему Волк. — Может, ты устал? Переутомился? Может, не будем сегодня этот твой кофий пить, а? Может, ну его? Потом попробую? Как-нибудь?.. Все равно ведь пойло-пойлом?..
— Будем-будем!.. — встрепенулся вошедший. — Я сварил его специально для тебя!..
— Ну, тогда давай, — обреченно вздохнув, Серый подтянул к себе поближе блюдечко с чашкой.
— Нет-нет, не эту, — заботливо остановил его лже-Виктор. — Лучше вот эту.
— Почему?
— В этой вкуснее.
— Да?
— Клянусь Сулейманом, — и лже-Виктор заглянул ему проникновенно в глаза.
Честность в них можно было добывать в промышленных масштабах.
— Ну, давай эту. Как ведь скажешь… — слегка удивленно пожав плечами, Серый поменял чашки.
— Пробуем, — предложил с нежной улыбкой лже-Виктор, и первый поднес чашку к губам.
— Пробуем, — со вздохом подтвердил Серый, и они, одновременно приподняв чашечки, желая здоровья друг другу, отпили по половине.
— Нет, Витя, да что же у тебя сегодня такое с физиономией-то делается? — снова, на этот раз уже обеспокоено, Волк попытался рассмотреть начавшее вдруг меняться лицо собеседника.
— Я… сейчас… — со стуком опустив чашку мимо блюдца и едва не выплеснув остатки ее содержимого на стол, тот вскочил и выбежал в коридор, едва не снеся по дороге плечом косяк двери.
В коридоре его уже поджидал Иудав, вновь готовый к работе на территории врага.
— Ну, к… — договорить он не успел: Гагат с выпученными глазами промчался мимо него, не задерживаясь, и ему не оставалось ничего другого, как поспешить занять его место в комнате волшебника Сергия.
— Что, опять чихал?
— Ага. Апчхи. Да.
— Будь здоров.
— Спасибо!
— Ну, давай, допиваем твое произведение, и на боковую, ладно? Что-то с него еще пуще в сон потянуло, — смачно зевая в кулак, предложил Волк.
— Да-да!.. Конечно!..
И одним большущим глотком, обжигая рот и не замечая этого от радости, новый лже-Виктор опорожнил всю чашку.
— Тебе понравился? — едва ворочая ошпаренным языком, но счастливо ухмыляясь, поинтересовался он у Серого.
— Ну, как тебе сказать… Чтобы не обидеть…
— Как… Неужели… Неужели… Нет!.. Нет!!!.. Не может быть!!!.. — изменившись в лице, лже-Виктор схватился за голову, за грудь, за бок и, едва не перевернув стол, вновь выбежал в коридор.
— Витя… Виктор… — несся ему вслед взволнованный голос Серго. — Да не расстраивайся ты так!.. Подумаешь, кофий какой-то паршивый не понравился!.. Ну, гадость! Ну, и что! Я потом его еще раз попробую, если ты это так близко к сердцу принимаешь!..
Но никто на его слова так и не отозвался.
Пожав плечами, Волк снова зевнул, зябко поежился — когда ему хотелось спать, он мерз в любую жару — и, положив рядом с собой меч, завалился на Масдая, давно уже спавшего и — в кои-то веки! — даже не храпевшего — чтобы последовать его примеру.
Ночь, не смотря на то, что это день, кажется, обещала быть приятной…
И в засыпающем сознании лукоморца промелькнула и угасла мысль: «Интересно, когда это Витек успел пристраститься к кофе?.. Мы же первый раз в городе… Или он у них под землей тоже растет?.. Где-нибудь за базальтовым полем?.. Надо будет поинтересоваться… Ну, и напиток эти сулеймане придумали, конечно… Отрава отравой…»
* * *
…Где-то недалеко играли дети.
Они гонялись друг за другом, визжали, кричали и, кажется, ссорились.
Иванушка почувствовал, что уже совсем скоро, минут через тридцать, он уже сможет приоткрыть глаза и попытаться встать.
Теплый деликатный ветерок осторожно взъерошивал его растрепавшиеся волосы.
Над головой шумела густая листва, навевая прохладу.
Совсем рядом, проливая бальзам на душевные раны, журчала успокаивающе вода.
И он изо всех сил надеялся, что это была вода фонтана.
Нет, даже так: Фонтана.
Ибо участие фонтанов в процессе перемещения его по разным мирам уже стала очевидной даже для такого наблюдателя, как он.
И, поскольку его пока никто не трогал, у него зародилась и созрела надежда, что так дальше и будет продолжаться до тех пор, пока он не очнется полностью и не сможет, наконец, нырнуть в этот Фонтан, чтобы продолжить свой путь по Вселенным в поисках дороги в непроницаемо-загадочный, как вамаяссьский иероглиф, мир джинов…
Когда у Иванушки наконец-то накопилось достаточно сил, чтобы приподняться на локтях и слегка разлепить веки, он увидел перед собой нечто такое, от чего у него тут же распахнулись настежь не только глаза, но и рот.
Прямо на него неслось дерево.
Вообще-то, царевич читал, это есть такая фигура речи с непонятным незапоминающимся настоящему витязю Лукоморья филологическим названием, и что так говорят, когда кто-то на большой скорости приближается к какому-либо предмету.
Но в его случае это явление было буквально и реально, как падающий кирпич.
Размахивая двумя боковыми ветками, как руками, дерево со всех корней летело вперед, не разбирая дороги, и гнусаво вопило:
— Не догонишь, не догонишь!.. Бе-бе-бе-бе-бе-бе-бе!!!..
За ним, как удалось разглядеть царевичу прежде, чем оно сбило его с… с… (тут Иванушка решил, что с его анатомией надо было еще разбираться и разбираться и удержался от скоропалительных, но устаревших выводов) короче, уронило его на землю, отчаянно всхлипывая, бежало второе, поменьше, и выкрикивало:
— Отдай!.. Это не твое!.. Отдай же!.. Отдай!.. Дурак!..
Маленькое дерево не сумело перепрыгнуть через Ивана, запуталось в его… ногах?.. корнях?.. отростках?… упало на траву рядом с ним и заревело.
Хулиган убежал.
Деревце осталось.
Оно лежало и горько плакало, плакало, как будто произошло что-то страшное, как будто ничего уже нельзя было поделать и исправить, и вот-вот должен был наступить конец света не только у них, но и во всех мириадах окружающих их миров.
Короче, самозабвенно и взахлеб, как плачут все несправедливо обиженные маленькие дети.
Хотя, обижать маленьких детей вообще несправедливо…
Поэтому, превозмогая ощущение, что все его пять?.. шесть?.. три?.. десять?.. чувств находятся и работают одновременно, но в разных мирах и измерениях, Иванушка подобрался, не вставая, к девчушке и попытался погладить правой боковой веткой ее по листьям кроны.
Для себя он почему-то решил, что больше всего это деревце похоже на рябинку.
Не то, чтобы он мог отличить рябину от клена, но просто ему так показалось.
— Не плачь, девочка… Не плачь… Кто тебя обидел?
— Он… Отобрал… Это мамино…
— Что он отобрал?
— Ожерелье… отобра-а-а-а-ал!..
— А он кто?
— Бра-а-а-а-ат!.. Дура-а-а-к!.. А-а-а-а-а-а-а!..
— Да он отдаст. Не расстраивайся ты так.
— Не от-да-а-а-а-аст!..
— Побегает — и отдаст.
— Не-е-е-ет… Он вре-е-ед-ный!.. Мама ругаться бу-у-у-у-дет!.. — и снова в слезы.
Перед детским ревом Иван был бессилен.
Он почувствовал, что еще минута — и он пойдет и бросится в фонтан не для того, чтобы переместиться в другой мир, а просто для того, чтобы утопиться и не слышать его больше.
И тут его посетила идея, простая и незатейливая, за которую кто-нибудь вряд ли когда-нибудь получит Нобелевскую премию, а следовало бы.
— А хочешь, я расскажу тебе сказку?
Рев мгновенно прекратился.
Взлохмаченная маленькая крона кивнула, и под ней из складок коры вырисовались и проявились большие влажные зеленые глаза.
— А какую? — осторожно спросила древесная девочка, вытирая веткой деревянный нос. — Только интересную. И я все сказки уже знаю. И если ты будешь рассказывать какую-нибудь старую или скучную, я опять зареву, — честно предупредила она.
— Такую ты еще не знаешь, — заверил ее царевич, приобнял одной веткой, и начал:
— Э-э-э… Так вот, значит… Кхм…
— Ты ее забыл! — обвиняющее повернулась к нему лицом Рябинка.
— Нет, что ты! Я ее прекрасно помню.