– А что ты сделал с?.. – тихо спросила Василиса.
– Став бессмертным и неуязвимым, получив в свои руки мощь тысячи богатырей, я перебил всех захватчиков до единого, – равнодушно ответил Кащей. – Это было очень забавно. Хек. Хек. Хек. У них был чрезвычайно глупый вид – жалкий пленник вдруг обрел невиданное могущество, в единый миг смешав своих бывших господ с грязью. Они так смешно вопили, когда я насаживал их на колья. Да, это было забавно. Но месть не вернула мне прежней жизни – то, что было, ушло навсегда. Из мирного цветущего края моя вотчина успела превратиться в царство ужаса и мрака. Именно тогда здесь появились оплетаи – ради насмешки чернокнижник, взявший меня в плен, переделал моих прежних подданных в исковерканных уродцев. Его же злокозненный ум породил дивиев – железный гроб с иглами, наградивший меня вечными струпьями, был пробным образчиком. Спустя некоторое время я закончил его работу.
– А что стало с твоей прежней любовью?..
– Она умерла.
– Они убили и ее?..
– Нет. Пока я был в плену, она пыталась меня освободить, но лишь привлекла к себе ненужное внимание. Враги вторглись и в ее владения – ей пришлось бежать. Лишь спустя семь лет после освобождения я отыскал ее. Я больше ничего к ней не чувствовал, но все еще помнил то, что было прежде. Однако в новом виде я внушал ей лишь ужас. Она смотрела на меня с жалостью и страхом, плакала, стенала, проклинала моих мучителей. Но когда я спросил, желает ли она все еще стать моей женой, она лишь отшатнулась. Тогда я убил ее. Убил, чтобы проверить – не сохранилось ли во мне еще хоть чего-то от человека? Не станет ли мне жаль былую любовь, когда она умрет? Оказалось – нет. Глядя на остывающий труп, я не испытывал ничего совершенно. Мне было все равно. Мне и сейчас все равно.
Василиса смотрела на Кащея окаменевшим взором.
– После этого я испробовал еще многое, проверяя – не сохранилось ли хоть какое-нибудь прежнее чувство, пусть даже самое неприятное? Оказалось, что нет. Ничего не сохранилось. Гнев, ненависть, зависть, отвращение, насмешка, злорадство – ничего из этого я с тех пор не испытывал. Впрочем, одну страсть я все же сохранил – причем как раз такую, которой раньше почти не знал. Дело в том, что ритуал Обездушивания требовалось проводить совершенно нагим. Но на мне в тот момент были цепи – те самые, из чистого злата. Я не мог их снять. И это сказалось на исходе – в качестве побочного действия ритуала я приобрел болезненную страсть к злату. Глядя на него, прикасаясь к нему, я испытываю ни с чем не сообразную алчность. Златая казна заменила мне все прежние радости и удовольствия, заменила любовь и счастье, дружбу и преданность.
Кащей взял в руки золотое блюдо, и в его глазах действительно промелькнул живой огонь – злой, алчный, но все-таки живой.
– А куда же ты поместил свою душу, господине Кащей?.. – очень-очень осторожно спросила Василиса.
– В то, что первым попалось под руку, – равнодушно ответил тот. – В иглу. Когда я лежал в том гробу, что оставил на мне все эти струпья, одна из игл случайно отломилась. Я спрятал ее в собственной бороде и сберег – в том положении любая мелочь могла оказаться ценной. Именно эта иголка, все еще испачканная в крови, вместила в себя мою душу. Первые годы я просто таскал этот талисман при себе, но потом решил припрятать его понадежнее, а заодно попробовать выяснить – нельзя ли еще как-нибудь увеличить мое нынешнее могущество? Путем долгого исследования я выяснил, что существуют определенные закономерности. Чем большее расстояние разделяло меня и мою душу, тем быстрее я возрождался, будучи ранен или убит. А будучи помещенной рядом с сильным источником волшебства, она увеличивала мою силу еще больше обычного. Следовательно, нужно было схоронить иглу где-нибудь достаточно далеко от моего собственного местонахождения и одновременно – достаточно близко от какого-нибудь Дивного Места. На всем белом свете не нашлось более подходящего места, нежели остров Буян. Хек. Хек. Хек.
На поварнях Костяного Дворца день-деньской царят дым и чад, шум и гвалт. Татаровьинки и людоящерицы хлопочут у печей, котлов и жаровен, готовя провизию для многочисленных обитателей кащеевой цитадели.
Сейчас, когда мрачная громада собрала вокруг себя неисчислимую рать со всех концов Кащеева Царства, работы заметно прибавилось. Куда ни глянь, до самого небозема простираются шатры и шалаши. Здесь земля потемнела от скопища черных муриев. Там она явственно шевелится – то навьи, прячась от дневного солнышка, кротами зарылись в почву. Псоглавцы водят табуны диковинных лошадей с собачьими головами, шуликуны освещают ночь тысячами крошечных свечек, самоядь сидит ровными рядами, что-то утробно мыча теменными зевами…
Впрочем, рядовые ратники стряпают себе сами. У них кашевары свои, других не надобно. Забирают с поварен снедь, а там уж готовят из нее что вздумается. Погреба Костяного Дворца ломятся от запасов, да и новые постоянно подвозят. Урожай недавно собрали – время платить дань властелину. И платят, как миленькие платят – с Кащеем не пошутишь, от повинностей не уклонишься.
Те, кто пытался – вон, на кольях сидят.
Одна из поварен стоит наособицу от остальных. Здесь готовят яства для самого Кащея и его главных прихвостней. Кого попало сюда не допускают – только самых умелых и надежных кухарей. Запахи тут стоят особенно вкусные – прямо хоть режь воздух ножом да кушай. Уютно, тепло, хорошо – отличное местечко, чтоб посидеть-побалакать в узком кругу.
Прямо сейчас посреди этой особой поварни на мягком ковре возлежал здоровенный котище с раздувшимся брюхом. Баюн вяло подергивал лапами, шевелил белыми от сметаны усами и сонно мурлыкал.
– Мрррррррр… мррррррр… мррррррр… – разносилось вокруг.
Его пушистый живот использовали вместо подушки сразу двое – Калин Калинович и Соловей Рахманович. Хан татаровьев и старый полувелет тоже лежали на ковре рядом с теплой печью и лениво беседовали, обсуждая успешный налет на стольный Владимир. За столом сидели Яга Ягишна с Моровой Девой – Лихорадки вчера воротились домой. А у большой печи порхал колдун Джуда, замешивая тесто.
– Как, Рахманыч, оправился от ожогов-то?.. – полюбопытствовал Калин. – А и крепок же ты, однако – прямо-таки гвоздями душа к телу прибита…
– Да это что, пустяк… – покривился Соловей. – Вот когда Муромец меня убивал – вот тогда действительно тяжко пришлось… Думал, вправду сдохну… Ан нет – не добил Илья меня чутка, выкарабкался я… Глаз потерял, пластом не один год потом лежал – но вот же, поднялся все-таки…
– Да, я знаю эту сказку… – сквозь дремоту проурчал Баюн. – Рассказать?..
– Нишкни, кошка блудливая! – прикрикнула на него баба-яга. – Из-за тебя, гулены, все напасти! Змиуланыч до сих пор не в себе – третий день из своей горницы не вылазит!
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});