Читать интересную книгу Из прошлого: Между двумя войнами. 1914-1936 - Эдуард Эррио

Статья 5

Каждая из Высоких Договаривающихся Сторон обязуется уважать во всех отношениях суверенитет или господство другой Стороны на совокупности ее территорий, определенных в статье I настоящего Договора, никаким образом не вмешиваться в ее внутренние дела, в частности, воздерживаться от всякого действия, клонящегося к возбуждению или поощрению какой-либо агитации, пропаганды или попытки интервенции, имеющей целью нарушение территориальной целостности другой Стороны или изменение силой политического или социального строя всех или части ее территорий»[137].

К пакту была приложена конвенция о согласительной процедуре.

8 декабря 1932 года государственный секретарь Соединенных Штатов сообщил нашему послу в Вашингтоне, что правительство США тщательно изучило ноту французского правительства с предложением о новом рассмотрении всего вопроса межправительственных военных долгов и с просьбой об отсрочке платежа, назначенного на 15 декабря. «Президент Соединенных Штатов, – писал он, – готов через посредство любого органа, который окажется в данном случае целесообразным, рассмотреть совместно с французским правительством всю ситуацию в целом и обсудить возможные мероприятия, имеющие целью восстановление устойчивости валют и курсов, оживление торговли и подъем цен… При всем том, мое правительство не считает, что отсрочка платежа… предстоящего 15 декабря, является необходимой, по причине своего влияния на проблему экономического восстановления. Хотя мы признаем серьезные бюджетные трудности, переживаемые ныне французским правительством, как и всеми другими правительствами, сумма, о которой идет речь в данном случае, и ее трансферт не является, по мнению моего правительства, слишком тяжелой и трудной с точки зрения мировой экономики и восстановления процветания…»

13 декабря 1932 года совет министров принял следующее решение: «1. Правительство Французской республики принимает к сведению ответ г-на государственного секретаря от 8 декабря 1932 года, которым правительство США признает возможность «всестороннего рассмотрения предложения Франции о пересмотре долгов и принятия во внимание ее просьбы конгрессом и американским народом». 2. В связи с этим оно предлагает немедленно начать переговоры с целью пересмотра режима платежей, который отныне является несовместимым с юридическим и фактическим положением, созданным мораторием президента Гувера, а также последовавшими за ним актами, приведшими к приостановлению выплат по репарациям. 3. 15 декабря 1932 года французское правительство внесет 19 261 432 доллара 50 центов. Оно просит, чтобы этот взнос был учтен в новом соглашении, которое предстоит заключить. 4. Правительство Франции имеет честь сообщить правительству США, что отныне, пока существует положение, созданное мораторием, и не достигнуто новое общее урегулирование вопроса о международных долгах, Франция фактически и юридически не сможет выносить тяготы режима платежей, который может быть признан справедливым лишь в случае уплаты репараций».

Анализируя наш план 1932 года, г-н Бенуа Мешен пишет в своей «Истории германской армии» (том II, стр. 511):

«Этот план, предусматривающий замену рейхсвера милицией с кратким сроком службы (которая менее пригодна для нападения, чем профессиональная армия), является превосходным со всех точек зрения. Он напоминает первоначальный проект маршала Фоша на Парижской конференции и, возможно, принес бы миру мир, если бы был включен в Версальский договор в 1919 году. Однако, предложенный в 1933 году, он имел только один недостаток: он запоздал на 14 лет. В то время, когда государства стремились прийти к соглашению, он откладывал конкретные шаги на неопределенное будущее и поднимал трудный вопрос о международном контроле».

16 июня 1933 года г-н Жозеф Кайо писал мне из Руайя: «Прошу вас верить, что я глубоко тронут теми чувствами, которые вы выразили мне в вашем письме от 4 июня и о которых свидетельствует статья, помещенная за вашей подписью в последнем номере «Марианны». Вы слишком снисходительны к этим сделанным наспех ежедневным записям, единственным достоинством которых является то, что они определенно свидетельствуют о несомненной честности ума. Дело в том, что нас объединяет именно безукоризненная честность ума. Эта черта является для нас общей, она всегда нас увлекала, должна была увлекать и будет увлекать ввысь, ставя нас над болотом презираемых нами аппетитов.

Вы пишете, что «несчастье политики состоит в том, что искренность и лукавство пользуются в ней одним языком». Вы правы, вы совершенно правы, предостерегая таких людей, как я, слишком доверчивых, слишком непосредственных, как и слишком склонных к стихийному выражению впечатлений момента от, двуличия. Но разве вы, прочитавший все, что можно прочитать, вы, чьей неистощимой чудесной эрудицией я восхищаюсь в такой мере, что мне трудно это выразить, разве вы забыли слова Сент-Эвремона[138] о духе суетности и о страсти первенства, царящих в республиках и овладевающих «самыми порядочными людьми».

Пользуясь выражением друга Нинон Ланкло, «самые порядочные люди» должны всеми силами стремиться к обузданию этого зла, постоянно добиваться, презрев мелкие выгоды, единства, необходимого для здоровья их страны и прогресса человечества. Нам случалось, как вы справедливо указываете, расходиться во взглядах. Это может случиться и в дальнейшем. В нашем мышлении и натурах имеются различия, стереть которые не в нашей власти. Но разве разнообразие не является богатством свободных характеров? Разве оно не благотворно даже для людей, не похожих один на другого, но уважающих друг друга и одинаково стремящихся к общественному благу, к взаимному откровению сердец? Дорогой председатель, вы обладаете не только превосходным умом, но печетесь об общественном благе и имеете то сердце, о котором Вальдек-Руссо сказал мне, что оно должно быть отличительной чертой государственных деятелей. «Вести за собой людей может только человек с сердцем», – говорил мой учитель. В своем письме, написанном с предельной искренностью, я счел приятным долгом выразить вам не только свою глубокую благодарность, но и заверить вас в высоком уважении, которое внушают мне ваши великолепные качества, а также в своем желании сохранить с вами прочную дружбу, которую, я надеюсь, вы не отвергнете».

Выступив в палате депутатов, я изложил итоги Лозаннской конференции, о которой сенатор Бора заявил, что она является «предвестником мира, надеждой человечества и важнейшим этапом на пути длительных усилий, предпринимаемых после окончания войны для восстановления доверия не только в политической жизни, но вообще». Я объяснил палате также мотивы, которые побудили меня принять решение об уплате нашего долга США. «Я не хочу быть человеком, отказывающимся уважать подпись Франции», – заявил я. Наш военный долг США не был простым займом казначейства казначейству. Речь шла об облигациях стоимостью в 100 долларов каждая, распространенных среди 61 миллиона американцев. По этому трудному вопросу, в котором моральные принципы были затронуты в такой же степени, как и политические, Леон Блюм выступил, к сожалению, против меня. 12 декабря 1932 года мое правительство было свергнуто весьма значительным большинством. Это нисколько не огорчило меня. Я считаю и по сей час, что падение моего правительства, вызванное моей верностью подписи Франции, было самым прекрасным моментом в моей жизни государственного деятеля.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});