К счастью, выдался он спокойным: до берегов грецких путешественники не встретили ни пакостей, ни злоключений, окромя, что один путник низринулся в пучину вод, а у Феодосьи случились месячные женские тяготы. Впрочем, она запасла в дорогу затычки из мягкого сена, завязанного в льняные тряпицы, и, сославшись на морскую тошноту, четыре дня пролежала в дощатой каморке в утробе барки. Лежа на соломенном матрасе, повторяла она грецкий словник: да – «нэ», нет – «охи», много – «поли», маленький – «микро», хорошо – «кала», добрый вечер – «калиспэра». А когда вышла из каморки на волю, с восторгом узрела вдали голубые горы и сбегавшие по уступам белые дома с плоскими красными черепичными крышами. На выступающем в море мысу основательно стоял каменный городок, по-грецки – крепость. У его подножия, в заливе, кишел порт, небольшой, но пестротный и живой.
Вскоре баркас пристал к берегу.
Монахи не могли сдержать грешного любопытства и обошли лавки и прилавки порта.
Торговали здесь серу, чтоб высекать огонь, но все дружно подвергли сей товар критике, поскольку известно, что лучше всего высекать искры кресалом, а сера – от дьявола. Торговали мыло грецкое, темно-зелейного цвета, сваренное из оливкового елея. Попробовала Феодосья и само сие масло – зеленое и зело перченое, так что запершило глотку. Продавали черный ладан, мастику, вино доброе, всякий овощной фрукт, орехи, сладкие царские рожки и живых пучеглазых рыб.
Возле одной лавки, для приманивания покупателей, в деревянном загоне сидела угрожающего вида птица, строфокамил африкийский, как сообщил один из знающих монахов.
Птица сия ростом досягала Феодосье до уха, голову имела утячью, глотку без перьев, крылья кожаные, ноги журавлиные, на ногах – копыта. И сим копытом норовила пнуть зрителей.
«Ох, не кривила повитуха Матрена, бая об африкийских чудовищах», – в удивлении покачала головой Феодосья.
Опытный монах по имени Вассилис, хорошо знавший по-грецки, повел паломников через площадь – «агору» – по узкой улице, вымощенной камнем. Феодосья тянула шею и оглядывалась: между белыми домиками с голубыми дверями и ставнями виднелась то шелковица, то райская смоква, а один двор – «перистиль» – венчала финиковая пальма со свисающими метелками желтых цветков. Пальма оказалась вовсе не перевернутой елкой, как полагала когда-то, живя в Тотьме, Феодосья.
Зашли в базилику, сложенную из пестрого камня.
О! Что за реликварий ждал там путников!
Великолепные перламутровый дискос и потир синего стекла, вышитые покровцы и воздухи, золототканые антиминос и илитон, дарохранительница, водосвятная каменная чаша. Один из образов был обрамлен перламутровыми створками и раковинами морских обитателей.
– Вот они, рыбьи кости! – торжествуя, прошептал Вассилис недоверчивым слушателям.
Все подивились и вышли на залитую солнцем улицу. На окраине селения, возле утрамбованной серой дороги, уходящей в поле, путников ждали лошаки и даже невероятный зверь – верблюд, привязанный к огромному, развесистому царьградскому рожку с остатками прошлогодних стручков на вершинах. Феодосья впервые видела дерево, на котором растет любимое состоятельными москвичами лакомство.
Сговорившись в цене, монахи, перекрестясь, воссели на ослятей. Феодосья опасливо угнездилась на ковровом седле, прижалась ногой, кою тот час принялись кусать блохи, к горячему, булькающему брюху ослятя и потрусила по камням и пыльной стелющейся заразе.
Вереница сперва двигалась вдоль пшеничного поля, усеянного по кромкам алыми маками. Затем все поле стало алым.
– Прелепо! – улыбнулась Феодосья случившемуся рядом монаху. – У нас такого засилья цветов нет.
– Семь лет мак не родил, а голода не было! – уперся патриотично настроенный попутчик и, вздернув русую бородку, подпнул ослятя копытцами сапог.
Потянулись ряды маслинных деревьев – старые, с седыми, перекрученными стволами, и молодые, с узкими листочками. Миновали деревушку с разбежавшимися по сторонам робкими козочками. И вдруг Феодосья увидела посаженные ровными рядами деревья, усыпанные яркими оранжевыми мандаринами! Такой же, только высушенный плод перекатывался и постукивал в чудесной склянице, подаренной возлюбленным Истомой. У Феодосьи забухало в сердечной жиле…
«Что как Истома шел сим же путем в летящие ввысь Метеоры? – возликовала, отринув доводы разума и утратив всякую логику, Феодосья. – Иначе откуда мог он взять забаву с мандарином? А ежели пребывал Истома в православных грецких землях, то не мог он быть разбойником и бийцем, торговавшим табачным зелием. И значит, казнен был по гнусному навету, не справедливо. А коли так, и Агеюшка рожден не от государственного преступника, а от честного мужа, невинно пострадавшего от людской злобы».
Феодосья блаженно улыбалась.
Как поле, усаженное цветами, как жужжание пчелки, как плескание прозрачной воды была улыбка ее.
Ей хотелось запеть, раскинув руки, закружиться веретеном, упасть среди алых маков и глядеть в лазоревые грецкие небеса.
Феодосья поскребла ногу, кусаемую блохой, и засмеялась: встреча с мандариновыми садами – добрый знак, не иначе, ждало ея впереди, в Метеорах, самое счастливое событие!
На ночевку встали возле бьющего из скалы святого источника.
Вода в нем была превкусной – холодной и сладкой, и невозможно было остановиться, чтоб не пить ее.
Легли под навесом из сухих пальмовых листьев и тростника.
Купно расстелили шерстяные войлоки – от змей, завязали ушеса, чтоб не влез скорпион – пустынный рак, имеющий на хвосте коготь, поглядели на сверкающую звездами небесную сферу и усонмились с любовью в сердце.
Метеоры предстали неожиданно.
Открылась по выходе из зарослей акаций и густого ивняка над ручьем долина с селениями.
– Каламбаки и Кастраки, – сообщил Вассилис.
Все оживились и повернули головы к горам, укрывающим вдали долину.
Феодосья вгляделась в синие горные вершины, и вдруг явились взору отделившиеся от скальных гряд могучие каменные столпы в полверсты высотой с налепленными навершиями – белыми, бурыми, красными. Это вознеслись посаженные на каменные пальцы и утесы стены и храмы. Невозможно было различить, где кончается утес и начинается рукотворная стена с окошками, где стоит с допотопных времен каменный столп, а в коем месте прорастает он кладкой пестрого камня. Некие здания были зело древними – потеки хозяйственных стоков проточили в скалах ложбины.
Ослятя процокали копытцами по заросшей разнообразной заразой тропе и встали.
Монахи слезли на утоптанную площадку под скалой и принялись разминать плесна.
– А как же туда возвергнуться? – вопросила Феодосья и в следующий миг увидела сплетенную из толстых веревок сеть, стянутую в горловине кошелкой, болтавшуюся на канате.