– Горячей молитвой, – с нарочито серьезным видом ответила Феодосья.
– Секрет?
– Именно.
– Умеешь хранить секреты?
– В монастыре по-другому нельзя.
– Тогда тебе нетрудно будет скрыть устройство моей самоходной повозки?
– Думаю, что нет.
– Белиссимо! Вознагражу тебя за это.
– Благодарю, но мы, монахи, не имеем права брать ничего себе. Все принадлежит нашей монастырской общине. Поэтому, ежели будете иметь намерение подать посильное пожертвование, то все с благодарностью будет передано игумену.
– Уговорились! Ты делай расчеты. А я пришлю тебе сейчас оркестр для внутреннего баланса. Чтоб открыть мыслительные чакры. Яма, пранаяма.
Феодосья повела очесами, не зная, на что и подумать, и принялась делать расчеты.
Одну из формул запамятовала, так что пришлось выводить ее из того, что помнилось. Когда одна сторона листа была исписана, послышался шум, и в гостиную вошел квартет музыкантов. Оне поклонились Феодосье, встали в углу и заиграли пронзительную итальянскую мелодию. Феодосья почувствовала себя не в своей тарелке. Мысли сбились. Карандаш в руке дрожал. Когда музыканты начали выводить третью мелодию, она набралась смелости и сказала, прижав длани к груди:
– Уважаемые музыканты! Молю не надрываться из-за моей скромной персоны.
Двое артистов опустили инструменты, двое же продолжили выводить песенки.
– Приказано! – не останавливаясь, ответствовали оне. – Вам, отче, не сумеречно писать?
– Темновато.
Тут же был вызван слуга, который запалил… что же? Феодосья пребывала в удивлении. Под потолком висели вроде шандалы для свеч. Если бы только на шандалы навешивали ряды сверкающих брильянтов разных форм и размеров! Промеж брильянтов были укреплены голубые, зеленые и рубиновые стаканчики, в которых и зажглись фитили. Они горели от масла. Но Феодосия об сем не знала. Поэтому сверкающее сооружение потрясло ее эстетическое чувство.
– Боже, лепота какая! Колико же может стоить лампа, унизанная брильянтами?
– Сие не брильянты, – пояснил музыкант. – Сие итальянские кристлы. Хрусталь, по-русски.
Феодосья не нашлась, что ответить. И скромно попросила сыграть самую тихую песенку репертуара.
– «Пиано дель соль»? – предложил старший.
Все кивнули.
Зазвучала нежнейшая мелодия.
Феодосья усилием воли сосредоточилась на расчетах и через четверть часа таки вывела диаметр ведущего колеса и число зубцов в передачах.
Едва она облегченно выдохнула от состоявшейся умственной натуги и удовлетворенно улыбнулась от решенной задачи, прилетел Соколов и в нетерпении заглянул в бумагу.
– Готово, – скромно сообщила Феодосья. – Это ежели вам захочется сделать механическую повозку. Но есть теоретическая возможность двигать ее баллистически, как ракету.
– Это как? – с интересом спросил Соколов.
Он был очень увлекающейся натурой.
– Не могу пока сделать точные расчеты, – виновато призналась Феодосья. – Нужно провести ряд экспериментальных опытов с порохом и ступой. Примерно то же, что в огнеметном пищале, аз полагаю. Но пока нет средств закупить пороха и других химических ингредиентов.
– О чем вопрос?! Сколько надо денег?
– Аз могу прицениться и сообщить.
– И не мешкая! А теперь идем на скромный ланч.
Феодосья не знала, что сие значит, но отказываться не стала. Она понадеялась, что ланч – это какое-нибудь представление.
Соколов помчался прочь из гостиной, Феодосья за ним, музыканты продолжали играть, словно слушатели и не покидали залы.
– А… оне? – кивнула Феодосья в сторону затихающего квартета через пару комнат.
– А! Пусть рыбам играют!
Вошли в столовую.
Феодосья сперва не поняла, почему так резануло глаза пучками света? Она подняла голову. Потолок в палате был из зеркал. Под ним висели итальянские многоярусные цветные лампы. А две колонны перед окном облицованы хрустальными изразцами. Но это была только присказка. Сказка ждала впереди.
Вдоль окон стоял длинный стол под серебристой скатертью. На столе на серебряных и перламутровых блюдах лежали морские монстры! Феодосья узнала устриц, краба и морского рака. Только оба чудища были невероятных размеров и красного цвета.
– Лобстер и омар, – махнул дланью Соколов. – Каков зверь, а?!
На фарфоровой тарели лежали лимоны и мелкие черные сливы.
– Терновник? – скромно предположила Феодосья.
– Маслины, – ответил хозяин.
Феодосья в смущении села за стол.
– Что изволите на закуску? – спросил слуга. – Паштет с вином? Заливное из кальмаров?
Феодосью бросило в жар. И вдруг так ей стало стыдно своего робения, что она громко вскрикнула:
– Не хочу чувствовать себя стоеросовым остлопой. Ежели можно, объясните, с чем едят это чудо-юдо?
– Подай готовое, – распорядился боярин, глядя на Феодосью озорными серыми глазами.
Слуга бросил серебряную лжицу на длинном черенке, стремительно подхватил большие щипцы, растрескал омара, ловко крючком вытащил из скорлупы белое мясо, полил на него лимоном и с поклоном поставил перед Феодосьей.
Она наткнула кусок на вилку и положила в рот. Оказалось вкусно.
– Очень приятный вкус. И необычный.
– Ну слава Богу, хоть кто-то в Москве оценил тонкость венецианской кухни. У нас ведь ежели бараньего желудка, набитого кашей с салом, гостям не подать, так все голодными встанут.
Феодосья бросила церемонии и попробовала все подряд, заодно рассказывая содержание книги об морских монстрах.
– Интересные вкусы, – поблагодарила она хозяина. – Вы зело прогрессивны. Можно ли теперь мне увидать ваших чад?
– Ах, да! Приведите отрока. Впрочем, пусть и отроковицы придут.
Глава двенадцатая
Греческая
– Золотник угольной пороши, три золотника калийной селитры, ползолотника камеди… – бормотала Феодосья под нос, отвешивая и отмеряя то серу, то бертолетову соль.
Она убедила дьяка Макария и боярина Соколова, что решающим доводом в научной дискуссии (олей, какие термины!) должон являться экспериментус. И теперь с благословления Макария и материальной помощи Соколова творила зело бойкий порох. Такой, чтоб, взорвавшись в устьи металлической ступы, унес холодным огненным вихрем Феодосью на небеса к сыночку Агеюшке. Хотя, надо признать, сей час Феодосья и сама не знала: занимается ли наукой ради желанного полета на сферы небесные или ради творческого наслаждения от возможности смешивания, черчения, озарения вычислений и восторга открытий? Двойственность цели и процесса работы – для дела или удовольствия? – смущали Феодосью чувством вины. Все чаще она со стыдом ловила себя на мысли, что не хочет улетать на небо, ибо тогда окончатся часы мыслительных наслаждений в лаборатории, чертежне и библиотеке, ставших для нее раем на земле.