и между её полусомкнутых пальцев – свет, лучистый и яростный. Он глянул на Беллу – та стояла немо, пожирая капитана глазами и наверняка вспоминая то же самое.
– Я никогда не колебался, когда удача мне улыбалась. Послал ночью ребят схватить обоих и доставить мне на рассвете, а как доставили – так ей и сказал, мол, хотите, чтоб ваш возлюбленный жил – выполняйте мои условия. Думал, она плакать и умолять будет, но не на такую напал – головы она не потеряла и по условиям моим всё поняла.
Налетевший ветер поиграл выбившейся из косы Беллы прядью, бросил её на штурвал. Капитан небрежно отцепил её от щели, куда прядь попробовала забиться.
– А как она первое слово сказала, я уже всё понял и тут же её молодчику нож к горлу приставил. Хочешь Приказывать? – говорю. – Давай. Только ты слова не договоришь, как его не станет. Будешь и дальше упрямиться – и тебя зарежу, охнуть не успеешь.
– А она? – почти прошептала Белла.
– А она не поверила, – поднял бровь капитан. – И зря. А суженый её поверил и решил героем стать. Тоже, к слову, зря.
Он помолчал, глядя себе под ноги – туда, где, должно быть, века назад лежал в луже крови молодой ибериец.
– Она и тут рыдать не стала. Смотрит на него, не отрываясь, глаза сухие, лицо белое. Вдруг дёрнулась – парни её выпустили, думали, к мертвецу кинется, а она – прыжком одним на перила, и смотрит уже на меня. Проклят, говорит, проклят ты и проклят.
Ксандеру вспомнилась Летисия – единственный малефик, какого он знал, если, конечно, то, что про неё говорили, было правдой.
– Но у вас же нож, да и…
– Рехнулся? – почти весело сказал капитан. – Я не то что резать не стал – я молился, чтобы какая волна не случилась, чтоб не вовремя её не смыло. Учти, внук: если человек успел начать проклинать, дай ему закончить. У всякого проклятия есть условие, и говорят его в конце. Ты хочешь жить проклятым, не зная, как освободиться?
Ксандер, который убил столько месяцев на то, чтобы нащупать хоть какую ниточку в запутанной Клятве, был вынужден отрицательно мотнуть головой.
– И она договорила? – подала голос Белла.
– А как же. «Вечно будет скитаться по морям твой корабль, и вечно будет стоять у руля капитан ван Страатен, хозяин морей – но море будет твоим тюремщиком. И будешь проклят ты, убийца и предатель доверившегося, пока другой добровольно и по праву не снимет с тебя твою ношу. Не ступить тебе и никому из твоих сообщников на землю, но раз в семь лет может подойти корабль к берегу, чтобы надежда, не сбываясь, никогда не умирала».
Капитан опять умолк и погладил штурвал.
– А потом? – нарушил молчание Ксандер.
– А потом, внучок, она прыгнула в море, и тут-то дело стало совсем плохо, потому что проклятье, скреплённое смертью – это уж вернее не бывает. Вот и вся история, донья.
Молчание воцарилось вновь – только скрипел старинный корабль, и мерцал безжизненным светом опустившийся на него туман, и бесстрастно и неподвижно стояли моряки. Она била по ушам, эта мертвенная тишина, и Ксандер до боли вновь сжал свой компас, ища тепла среди этой безнадёжной тоски.
– Я знаю, что нужно делать, – сказал он спустя долгие мгновения, и эти слова показались ему самому чужими, будто кто-то другой овладел его разумом и телом, а он, Ксандер, слушает со стороны. – Я знаю.
Он посмотрел на Беллу, единственную, кроме него, живую на этом борту. Посмотрел сквозь туман – туда, где ещё тревожно горел маяк, где ещё сияли окна его дома, где мирно спал городок, не подозревая о перипетиях этой ночи. Где-то там его ждали друзья. Где-то там на него надеялись земляки. Где-то там за него молились родные.
– Я останусь вместо вас, – сказал он в эту тишину.
– Нет!
Он вновь перевел глаза на Беллу. Она вся дрожала, но от страха или от гнева, он понять не мог.
– Сеньора, вы сами слышали. Важно, чтобы у руля был ван Страатен и хозяин морей. Это моя кровь и мой дар, значит, выходит, что и мое право.
– Ты мой вассал, – отчеканила она. – Ты не можешь так собой распоряжаться. Я не хочу тебя терять и не буду.
Он обнаружил, что в нем воюют злость и смех. Вот оно что. Сеньоре не хотелось терять игрушку. Понятное дело: он – последний в своем роду. На этом его догнала и другая, очень соблазнительная мысль, но додумать её он не успел: Белла ещё не закончила.
– Если ты будешь упрямиться, я Прикажу!
– Я бы не стал, – предупредил капитан так, будто речь шла о намерении устроить увеселительную прогулку в день, когда обещан дождь. – В прошлый раз на моем корабле это плохо закончилось.
Белла умолкла, изучая Ксандера так, будто видела впервые: прищурившись, чуть наклонив голову набок. Он собрался с духом. Если так важно было успеть сказать нужные слова, он должен успеть.
– Ты понимаешь, что ты уйдешь вместе с кораблем? Не говори только, что это лучше Клятвы!
– Не скажу, – признал он, потому что и в самом деле такое было бы глупо. – Но я должен, сеньора. Даже самое страшное преступление должно иметь конечное наказание. Мой предок, – он чуть поклонился капитану, – предал и убил того, кто ему доверился, но он уже века как наказан. Я… я не могу. Это уже не справедливость. Это уже не правда.
Рядом с ним капитан усмехнулся и снова хлопнул его по плечу. Ксандер снова огляделся, думая, что пора начать привыкать, и обнаружил, что матросы, оставив свою безжизненную неподвижность, как один повернулись в его сторону. Им он помочь не мог, и в их глаза смотреть – тоже, но если можно вырвать хотя бы одного из ада, это сделать нужно.
– Ты прав, – вдруг сказала Белла.
Не веря ушам, он враз забыл и про матросов, и про туманную жуть корабля, и про пристальный взгляд капитана – и даже про родной берег, с которым ему предстояло проститься.
– Что?
– Я сказала, что ты прав, – повторила она. – Это несправедливо. Но и то, что ты возьмешь на себя вину другого, несправедливо тоже.
– Все говорят, что я король, – невесело хмыкнул он. – Если так, то это как раз дело по мне.
– Во-первых, ты ещё принц, – отрезала она. – Но вот что ты точно – так это мой вассал. Ты мне обязан послушанием, – на этом её лицо стало очень скептическим, – но я