Печинога, наконец, заметил Софи, воздвигся из-за стола ей навстречу. Его промороженный каменный взгляд напоминал о тех геологических диковинках, которые демонстрировал во время давешней зимней экскурсии Коронин.
– Софья Павловна! Удивлен. Однако, проходите. Баньши, иди на место! Проходите и устраивайтесь, где вам удобно. Прикажете ли запалить самовар? Чаю? Или, может быть, кофею изволите?.. Чему обязан?
Позволяя инженеру снять с себя полушубок, Софи рассмотрела его почти вплотную, и сразу же заметила сбитые в кровь костяшки на огромных кулаках и губы, сплошь покрытые желтым струпом, как у лежащей в горячке Веры.
«Что я знаю обо всем этом? Куда я лезу?!» – с мгновенным ужасом подумала Софи, но тут же отбросила эту мысль как трусливую и недостойную.
Если бы Печинога выбрал другой стиль для отпора этому бесцеремонному вторжению, он, пожалуй, мог бы добиться успеха. Кто знает, если б он стал грубо орать, высмеивать или гнать Софи, она, и так чувствующая себя не особенно уверенно, могла бы, вероятно, пойти на попятный. Но куртуазный стиль… Здесь надежд не было изначально. Где уж бедному сибирскому инженеру-полукровке тягаться в светских уловках с прирожденной петербургской аристократкой?!
Софи шагнула вперед и подняла на инженера огромные, потемневшие, исполненные муки глаза. Потом легко и бесшумно заплакала, незаметно потряхивая головой так, чтобы слезы повисали на кончиках ресниц (этому приему ее когда-то научила Мари Оршанская). Прижала руки к груди, изящно заломив одной кистью пальцы другой. Перенесла вес на одну ногу и слегка изогнулась в талии, так, что у любого зрителя создалось бы впечатление, будто она совершенно не стоит на ногах и вот сейчас упадет замертво под грузом переполняющих ее чувств.
Осторожно, из-под бровей стрельнула взглядом, оценила, заметил ли инженер боевые приготовления и сумел ли их правильно истолковать. Печинога, несомненно, заметил и истолковал, потому что смущенно переминался с ноги на ногу, оглядывался по сторонам и даже вроде бы искал поддержки у своей косматой собаки.
Выждав на всякий случай еще минутку, Софи заговорила:
– Я приехала, чтоб обвинить вас. Вы – негодный человек, Матвей Александрович! Я думала об вас лучше и даже вам доверяла. Как я ошиблась! Но что – я?! – Софи сделала горестную паузу. – Бедная Вера – вот кто настоящая жертва! Мы с ней с детства моего близки. Она такая хрупкая, ранимая, искренняя, доверчивая – настоящий ребенок душой! – редкие брови Печиноги изумленно поползли вверх, но возразить он, как и рассчитывала Софи, не решился. – Я ее беду за свою считаю. А вы… Я давно все знала (у нас с Верой секретов нет), но думала, вы человек порядочный… а она-то вас всем сердцем… – Печинога стоял перед ней нерушимым утесом. Софи поднатужилась и заплакала сильнее. Слезы затекали в косо прорезанные ноздри и щекотились там. Приходилось предпринимать усилия, чтоб не чихать. – Как она страдала, когда вы от нее отвернулись! А теперь в горячке лежит, на пороге могилы! А вам тут, – Софи жестом драматической актрисы обвела рукой аккуратно прибранную комнату. – И дела никакого до нее нет! Вы думаете: пусть погибнет коварно соблазненная вами!
При последних словах девушки нижняя челюсть Печиноги медленно отошла вниз, будто раскрылся зев узкой пещеры. Софи же вдруг разом все надоело.
– Значит, так, – деловито сказала она. – У Веры нынче горячка и воспаление легких. Кризиса ожидаем днями, лечения, считай, никакого. Ребенку Пичугин шансов не дал вовсе, так что вам больше беспокоиться не о чем. Ни про́клятого не будет, ни непро́клятого – никакого. Вера вас за что-то полюбила, и из-за того страдает, хотя по мне-то, после такого, шли бы вы лесом. Но я ей, правда, добра хочу, и чтоб она жила дальше. Потому и к вам приехала… Что ж вы мне теперь скажете?
Софи сыграла свой коронный номер: вскинула на инженера наполненные слезами глаза (слезы исполняли тут роль линз, и без того большие глаза Софи казались уж вовсе огромными. Пользовалась этим Софи давно, наблюдая у других барышень, а механику дела объяснил ей Эжен). С Печиногой этот номер шел особенно хорошо: он был намного выше ростом. Софи была девушкой высокой, если визави оказывался по росту сравнимым, во время исполнения приходилось незаметно приседать. Главное – следить, чтобы слезы не вылились. Сразу уж их не наплачешь, а без слез веки и белок красные – ничего красивого и трогательного, стыд один и насморк в перспективе.
Печинога стоял, как стоял, и даже глазами, кажется, не моргнул. Челюсть, впрочем, вернул на место. Неужто не подействовало?! – в смятении подумала Софи.
– Что ж я могу? – медленно, словно просыпаясь, произнес наконец инженер. – Если жизнь моя нужна, что ж, – я готов. Душу, если она есть, кровь до последней капли… Все, что угодно…
– Глупость! – отвечала Софи с явной брезгливостью. – На черта ей сдалась ваша кровь?
От высокого штиля ее всегда тошнило. Особенно тогда, когда нужно было не болтать, а действовать. Возвышенные разговоры на скамейке при луне, под шелест ветерка и аромат цветов, о которых с придыханием говорили или мечтали знакомые барышни, казались ей несусветной глупостью. «Лучше бы мышей летучих ловили! – советовала она в ответ на подобные рассказы. – У них такие мордочки забавные!»
– Ехать надо и быть с ней. Она без памяти сейчас, но я думаю, хоть что понимает. Вы едете?
– Еду, конечно, – спокойно сказал Печинога. – Запрягать?
– Верхами быстрее, – возразила Софи и оглушительно чихнула, вычихивая, наконец, попавшие в нос слезы. – Я верхами приехала. Но можно мою пристяжной…
– Поедем верхами. Вам не тяжело?
– Я могу, если надо, целый день скакать. Времени у нас нет.
– Значит, едем сейчас же, – Печинога подошел к столу и, свернув, положил в карман желтую тетрадь.
«Что же у него там, в конце-то концов? – подумала Софи. – Очень любопытно. Разве стащить когда потихоньку, прочесть?»
Печинога на могучем Воронке, встряхивающем гривой и раздувающем заиндевевшие ноздри (видимо, конь чувствовал волнение хозяина, читая какие-то невидимые Софи знаки) – это было… «Ну и vulgar же вы, Софья Павловна!» – мысленно сказала себе Софи. Это было как Медный всадник – больше сравнить оказалось не с чем.
Уже на поселковой улице откуда-то сбоку вывернулся Емельянов, уцепился за стремя Печиноги, глянул снизу вверх. Во взгляде – приниженность, злоба, страх и еще черт разберет какая смесь. «Господи, ну ведь все же люди одного и того же хотят! Счастья! Почему ж все так сложно?» – подумала Софи.