Печинога сидел окончательно растерянный, приоткрыв рот.
Воронок, привыкший к отвлеченности хозяина, бежал, бодро перебирая мохнатыми ногами и скаля желтые зубы в сторону Каурки. Каурка прядал ушами и взбрыкивал.
Глава 37
В которой Леокардия Власьевна ест блины, Софи едет на прииск, а инженер Печинога обучается христианской обрядности
Леокардия Власьевна сидела в кресле в гостиной и внимательно глядела на вытертую обивку стоящего напротив дивана. Возле нее, на этажерке стояла тарелка с масленичными блинами и миска со сваренными в мешочек и рубленными с солью яйцами. Время от времени Леокардия Власьевна не глядя, на ощупь сворачивала в трубочку верхний блин, макала его в яйца и быстро, хищно откусывала. После снова замирала в неподвижности. Движение было столь стремительным, что полужидкий желток не успевал капнуть. Все картина напоминала бытие какого-то опасного насекомого, вроде богомола, и вызывала неприятное, почти гадливое ощущение.
Проводив глазами третий блин, Софи решительно шагнула в гостиную.
– Леокардия Власьевна!
– А? Это ты, Софи… Что Вера?
– Она уснула сейчас. С ней Надя…
– Бедная женщина. Так сразу на нее всего навалилось… Волки… Хотя я уж теперь думаю: что там по правде-то было? Как-то это все… Волки, они вообще-то на людей без лошадей не нападают, они обычно к лошадям… Да ладно, что уж теперь… Еще вот беременность эта… Инженер наш и так-то не подарок…
– Леокардия Власьевна, я хотела вас спросить. По словам Веры, Матвей Александрович, как узнал про ребенка, будто в безумие впал и в тайгу убежал. Отчего это случилось, как вы думаете? Чего ему-то пугаться?
– Ну, это-то как раз не удивительно. Куда удивительнее, что он вообще с ней сошелся…
– Так что ж здесь?
– Здесь, Софи, все просто. Печинога, конечно, образование получил, книги читает и все такое, но ведь наполовину все равно остался диким самоедом. На нем эта половина ясно видна, и приглядываться не надо. В глубине своей темной души он твердо уверен в том, в чем уверена народная молва: он сам и его род проклят. Богом ли, природой, иными законами – я уж не могу тебе точно сказать, как он это конкретно понимает. И основания так полагать, заметь, у него вполне веские. Посему ему просто невыносимо думать про возможного ребенка. Каким он родится, что с ним будет. А если еще допустить, что он по-настоящему к твоей Вере привязался… А это допустить придется, потому что ранее его внимания вообще никто не удостаивался.
– То есть, он просто с ума сходит от мысли, что Вера родит от него про́клятого урода, и тем загубит свою жизнь, жизнь самого Печиноги, ну и, естественно, ребенка. Так?
– Ну, приблизительно так. И никто тут ничего поделать не может. Да и думать об этом сейчас не надо. Потому что ребенка, скорее всего, не будет. Да и сама Вера – выживет ли?
– Это она сама решать будет, – спокойно сказала Софи, явно принявшая какое-то решение. – И в немалой степени это от Матвея Александровича зависит… Спасибо вам, Леокардия Власьевна, за подсказку, я о таком и не подумала…
– Сядь! – Леокардия Власьевна кивнула на стул рядом с собой. Софи села. – Возьми блин. Ешь. В яйца макай. Хочешь, может, варенья?
– Нет, спасибо, и так хорошо, – Софи вдруг поняла, что голодна, и стала жадно, уминая пальцами и пачкая их в масле, запихивать себе в рот еще теплые блины.
Леокардия смотрела с усмешкой.
– Ты, девочка, хочешь сейчас вмешаться в отношения двух взрослых людей, старше тебя чуть не в два раза. Молчи, я знаю. Ты уж готова, у тебя глаза блестят… К тому ж оба родом из того слоя, умственной и душевной жизни которого тебе ввек не понять. Но ты, между тем, уверена?..
Софи с набитым ртом несколько раз энергично кивнула.
– Что ж тебе право дает?
– Вера с Матвеем Александровичем похожи. Оба много пережили раньше. Пусть будет им счастье.
– Но что ж тебе право дает? – настойчиво повторила Каденька и вытянула худую шею в ожидании ответа.
– Я так хочу! – отвечала Софи. – Я родилась же зачем-то. Чтобы смотреть? Нет, наверное. У меня внутри стучит что-то, говорит, что я делать должна. Вы же, Леокардия Власьевна, сама такая. Что ж вы спрашиваете? То, что у Веры с Матвеем Александровичем, это редко бывает. Им небо должно помогать, звезды, медведи в тайге – я так понимаю. И мешать тоже многие. Я сейчас еду к нему. И вы меня не держите.
– Я не держу, – вздохнула Леокардия. – Если б верила, сказала б: помогай тебе Бог! А так… Не знаю…
Софи заглянула в Верину каморку, молча кивнула головой Наде, которая, сидя на сундучке, читала журнал и одновременно, не глядя, вязала что-то длинное и узкое.
Потом, у себя, развернула на столе обрывок листка. Его она нашла вчера в Верином сундучке, когда вместе со Светланой искала рубашку, чтобы переодеть горничную. На листке округлым и крупным Вериным почерком были написаны стихи:
Ах, Боже мой!Зачем в тревогеВы все стоите на порогеАх, Боже мой!Чего б вам не уйти домой?Зачем во мгле,из ночи бурнойПриплыл ваш челн в волне лазурнойКо мне?Чего ж вам дома не сидится?Ведь лебедь белая не птица –а сон и бред.В перстах Эос розовокрылой,Что было мило, то постыло.Спасенья нет.
Ясно было, что стихи, прилежно руководствуясь рекомендациями Левонтия Макаровича, сочинила сама Вера. Глядя на неровные строчки, Софи неожиданно грубо выругалась, скомкала листок и почти выбежала из комнаты.
Матвей Александрович Печинога сидел боком к окну и что-то писал в желтой тетради. Гладко выбритое лицо его было исполнено сосредоточенного внимания. Одет, как всегда, тщательно. В комнате образцовый порядок, все вещи на своих местах, кровать аккуратно застелена, на полу – ни пылинки.
Все увиденное Софи не понравилось.
«В общем, ни малейшего следа внутреннего раздора или душевных страданий», – подытожила она. Воображение тут же нарисовало потребную ее ходу мыслей картину: Печинога, заросший трехдневной щетиной, сидит посреди полного беспорядка и тупо глядит в стену. Перед ним – полупустой штоф, мутный стакан, наломанная неровными ломтями закуска…
«Глупость!» – Софи усмехнулась[15].
Из угла поднялась огромная мохнатая собака и молча, насторожив уши, остановилась перед Софи, не пуская ее в комнату. Губы псины подрагивали, чуть-чуть обнажая желтоватые клыки – не то рычание, не то саркастическая улыбка.
Печинога, наконец, заметил Софи, воздвигся из-за стола ей навстречу. Его промороженный каменный взгляд напоминал о тех геологических диковинках, которые демонстрировал во время давешней зимней экскурсии Коронин.