Читать интересную книгу Мифы классической древности - Георг Штоль

Феакийцы обещали исполнить его желание и разошлись по домам; царь же с царицей остались в горнице. Арета, увидев на Одиссее мантию, которую ткала сама со своими прислужницами, обратилась к нему, говоря: «Странник, скажи нам прежде всего, кто ты? Откуда? Из какой страны? И кто дал тебе эту одежду? Ты говорил, что буря тебя забросила к нам?» В ответ на это Одиссей рассказал царице о своем кораблекрушении, о пребывании у Калипсо, о своем последнем несчастном плавании и, наконец, о том, как дала ему одежду Навсикая. «Дочь моя поступила хорошо, — сказал Алкиной, — но сделала бы еще лучше, если бы привела тебя в мой дом, ибо ты к ней первой прибегнул за помощью». Одиссей отвечал: «Не делай упреков своей прекрасной дочери, она предложила мне следовать за собой, но я отказался, боясь твоего гнева. Мы, смертные, легко предаемся ему». — «Странник, — возразил на это Алкиной, — хотя мое сердце не склонно к безрассудному гневу, но приличие соблюдать никогда не мешает. Если бы боги даровали мне такое счастье и нашелся бы столько сходный мыслями со мною, как ты, жених Навсикае, то дом и богатства охотно бы отдал я ему, если бы он согласился поселиться здесь как зять мой возлюбленный. Но против воли мы удерживать тебя не станем. Завтра же вечером устроим твой отъезд. Пока ты будешь предаваться сладкому сну, тебя отвезут на родину, как бы далека она ни была; ты сам увидишь, как быстры у нас корабли и как отважно и ловко владеют веслом мои молодые гребцы». Весело отозвались эти слова в сердце бедного скитальца, и он радостно благодарил за них Алкиноя. Затем Одиссей удалился в отведенный ему покой, где, по приказанию Ареты, было приготовлено ему мягкое ложе.

Наутро, восставши от сна, Алкиной пошел с Одиссеем на площадь, а Паллада Афина, между тем приняв образ царского глашатая, сзывала туда же феакийских граждан. Вскоре все собрались и заняли места. С великим удивлением смотрели феакийцы на Одиссея, которого Паллада озарила красотою несказанной, возвеличила стан и придала вид цветущей юности, чтобы вернее расположить к нему сердца феакийских граждан. Тогда царь Алкиной, поднявшись с места, представил странника как почетного гостя народу, прося помочь ему вернуться в отечество, для чего снарядить новый корабль и отпустить с ним пятьдесят двух из самых отважных гребцов. Затем, пригласив к себе на пир всех старшин народа, царь повелел позвать также и певца Демодока, чтобы он своим божественным пением услаждал сердца пирующих.

Когда кончилось собрание, избранные гребцы отправились на пристань и снарядили лучший корабль; потом, приглашенные Алкиноем, вступили во дворец, чтобы принять участие в пиру. Там уже все было полно народом — и дворы, и притворы, и горницы. Двенадцать овец, восемь свиней и два жирных быка были убиты и приготовлены к пиру. В это время глашатай ввел любимца муз, слепого певца Демодока, и посадил его посреди гостей на богато украшенном стуле, а над головой его повесил лиру. Затем придвинул к нему стол, предложил яства и наполнил чашу вином, чтобы он мог пить, когда пожелает. После того как все насладились сладким питьем и едою, раздалась песнь слепого певца, знаменитая песнь о борьбе Одиссея и Ахилла, Пелеева сына. Едва Одиссей услышал свое имя, как поспешно закрыл свою голову пурпурной мантией, чтобы феакийцы не заметили слез, струившихся у него из глаз. Когда же вдохновенный певец умолк, Одиссей, отерши слезы, снял с головы мантию и, наполнив кубок вином, совершил возлияние бессмертным богам; но как только певец, уступая просьбам благородных феакийцев, вторично запел, Одиссей снова закрыл мантией свою голову. Слез не заметил никто, кроме царя Алкиноя, сидевшего подле. Он встал со своего места, обратился к гостям, приглашая их окончить пир и идти на площадь, чтобы показать пришельцу искусство свое в разных играх. За ним последовал и слепой певец, ведомый глашатаем. Когда собрались все на площадь, покрытую шумной толпой народа, благородные юноши начали испытывать свои силы в беге, бросании диска, борьбе.

По окончании игр Лаодам, сын царя Алкиноя, красивейший из юношей феакийских, вышедший из боя победителем, обратился к друзьям с такими словами: «Други, не спросить ли нам чужеземца, в каких играх искусен он? С виду он прекрасен, плечи и руки преисполнены силы, ростом высок, годами также не стар, разве только претерпленные им страдания истощили его». Все согласились, и Лаодам, выйдя на середину, так сказал, обратись к Одиссею: «Прими и ты, отец-чужеземец, участие в наших играх — наверное, ты искусен в них. Сила мышц — лучшая слава для мужа. Яви же нам свою силу: изгони печальные думы из души твоей: путь уже недалек, корабль стоит, качаясь на волнах, и спутники твои готовы». Одиссей отвечал: «Уж не обидеть ли хочешь ты меня своим предложением? Юноша! Мне не до игр. Камнем лежит на душе у меня горе. Много бед испытал я, немало трудов перенес и ныне сижу перед вами, крушимый тоской по отчизне, и об одном лишь молю, чтобы помогли мне бессмертные боги воротиться домой». Но юный Эвриал ответствовал на это с колкой усмешкой: «Нет, странник, ты не похож на героя и бойца, ты скорее торговец, жадный до барышей». При этих словах гневом закипело сердце Одиссея, и, сдвинув брови, он отвечал Эвриалу: «Кичлив ты, юноша, и слова твои обидны! Ты — пример того, что боги не всегда оделяют смертного красотой и мудростью вместе. Прекрасен ты, нет слов, но недостает тебе разума. Посмотри, как своей дерзкой речью ты возмутил мое сердце. Ты мнишь, что в боях я неопытен, но знай, что еще юношей я был из первых бойцов. И теперь, хотя скорби и лишения истощили меня, я все-таки готов испытать себя — так оскорблен я твоими словами!» Сказав это, Одиссей приподнялся с места, не спуская мантии с плеч; потом взял огромный тяжелый диск, тяжелее всех, которые обыкновенно бросали феакийцы, крепко сжал его могучей рукой и с размаху метнул вдаль. Страшно засвистел диск, разрезая воздух. Феакийцы в испуге нагнули головы. Упал он дальше всех прежде брошенных дисков, и Паллада Афина в образе феакийца, отмечая знаком то место, где он упал, сказала: «Странник, твой знак и слепой найдет — лежит он отдельно от всех и дальше всех. В этом состязании, будь уверен, ни один феакиец не только не превзойдет тебя, но и не сравнится с тобой». Одиссей возрадовался, встретя благосклонного судью, и радостно воскликнул: «Теперь ваш черед, юноши! Бросайте! А после вас снова брошу и я, быть может, диск мой упадет не ближе ваших, а, может быть, и дальше. Пусть выйдут и другие из вас, кого побуждает отвага, и попробуют состязаться со мной в иных играх. При всех оскорбленный, я вызываю всех на рукопашный бой, борьбу и состязание в беге, всех, кроме одного Лаодама: я его гость. Но знайте, что я не безопытен в боях и лук натяну как никто; один только Филоктет меня в этом побеждал, когда мы, ахейцы, бывало, перед вратами Трои состязались в стрельбе; а копье могу метнуть — что никому так не добросить и стрелы. Только в скорости бега, быть может, феакиец меня превзойдет — борьба с волнами и голод изнурили меня».

Все хранили глубоко молчание; прервал его Алкиной, обратись к Одиссею с такими словами: «Странник, ты нам доказал свою силу, и ни один разумный человек не осудит тебя за это. Но теперь выслушай меня, чтобы ты, возвратясь на родину, мог пересказать своим, какие доблести нам достались на долю. В рукопашном бою и борьбе мы не искусны, но зато быстры в беге, плясках и первые в море. Выходите, юноши, и начинайте пляску; а из дворца моего пусть принесут Демодоку его звонкогласную лиру». Вскоре лира была принесена; певец взял ее и, окруженный юношами, запел. Плясуны с удивительной легкостью двигались искусно и мерно под звуки той песни. Когда они кончили, Алкиной приказал сыну своему Лаодаму и быстрому в движениях Галионту начать вдвоем пляску. Взяв мяч разноцветный, выступили они на середину; один, закинувши голову, бросал этот мяч, другой же, разбежавшись и прыгнув высоко, подхватывал его на лету. Потом оба начали быстро плясать, едва касаясь ногами земли, а юноши, стоявшие кругом, топали в такт ногами — и от топота ног их гремела вся площадь. С изумлением смотрел Одиссей на дивную ловкость пляшущих феакийцев и сказал Алкиною: «Могучий царь Алкиной, безмерно дивлюсь я искусству плясунов; других — подобных — и нет на земле». Алкиной-царь, довольный похвалою, обратился к вождям феакийским, говоря: «Наш иноземный гость одарен, я вижу, разумом высоким, почтим же его, как гостя, подарками. Землей нашей правят двенадцать вождей, я, во главе их, тринадцатый, пусть же каждый из нас поднесет пришельцу хитон, мантию и талант золота, чтобы он весело сидел за нашей вечерней трапезой. Ты же, Эвриал, оскорбивший его неприличными словами, примирись с ним и одари его». Все одобрили слова царя, и каждый послал глашатая в дом за подарками. Эвриал же, поднеся Одиссею свой среброкованый меч с ножнами из слоновой кости, сказал: «Мир и радость да будут с тобою, отец-чужеземец! Если сорвалось у меня с языка дерзкое слово, пусть ветер его унесет и развеет. Да даруют тебе боги снова увидеть твою супругу и отчизну после столь долгой, печальной разлуки». Одиссей отвечал: «Радуйся также и ты и, богами хранимый, будь счастлив! Надеюсь, что слова твои искренни и ты не раскаиваешься в том, что поднес мне свой дар». Сказав это, он взял меч и надел на себя.