фрау Лизелотта… Нах Берлин… Нах Дейчланд… Насовсем… Сейчас многие, свободные от детей, уезжают… Доберутся до Ельса, до Бреславля, выйдут на автостраду Глейвиц — Берлин, ну а там уж кто-нибудь подвезет. Так и фрау Лизелотта… Неожиданно собралась и уехала, даже ауфвидерзеен не сказала. «Да это и хорошо»,— думаю про себя, а у самого душа горит и сердце кровью обливается.
Возвращаясь обратно в Кунцендорф, лошадьми я и не правил. Да они в этом и не нуждались. Довезли — с дороги не сбились, им, видно, было не впервой.
11 августа 1945 г.
Поляков с каждым днем становится больше. Приезжают, занимают пустые дома со всеми пристройками и начинают жить-поживать да добра наживать.
Вчера вечером, гляжу, сидят возле брички Будько, пан Залесский и еще трое поляков, незнакомых,— только что приехали… Дымят самокрутками и, судя по всему, обсуждают, как им здесь устраиваться, на новых землях. Будько, слышу, за колхозы агитирует. Мол, это самый верный путь, объединяйтесь, не прогадаете. Я бы, говорит, на вашем месте что сделал? Облюбовал бы хату, какая попросторнее, и первым делом шильдочку прибил бы: «Колхоз имени…»
Немного спустя, встретив Будько, я сказал:
— Ты что, за колхозы агитируешь?
Будько даже опешил:
— А за что я должен агитировать, товарищ лейтенант? Надо же объяснить трудящимся людям, иностранным гражданам, что к чему и на какой предмет.
13—14 августа 45 г.
Погода стоит — на редкость! Солнце печет, в пруду рыба играет, по дорогам фазаны шмыгают. Выйдешь в графский парк — ни один листик не шелохнется. Черепица на крышах до того накаляется, что от нее горячий воздух — марево — идет, как от плиты.
Вчера мы, наконец, завершили свои сенокосные дела. Все сено, какое успели накосить, спрессовали и тюки в двух сараях сложили. В общем, по нашим подсчетам, вышло две тысячи пятьсот тюков — начальство будет довольно! После обеда втроем — я, доктор и младший сержант Кутузов — последний раз объехали бывшие графские владения. С нашей стороны кругом полный порядок. Чисто сработали, ничего не скажешь. Сработали и удочки смотали — трактор на американских колесах и еще пригодный к употреблению пресс мы отвезли на двор. Пан Залесский уже приглядывается к ним.
Я ему откровенно сказал:
— Слышь, пан, насчет трактора и пресса — это должны решать местные польские власти.
Поздно вечером Горохов взял с собой Будько и Кравчука и отправился в засидку на оленя. Впрочем, в засаде сидел один доктор, вооруженный карабином. Будько и Кравчук сидели и ждали неподалеку. Когда матерый рогач приблизился к водопою и стал обнюхивать воздух, доктор свалил его наповал первым же выстрелом.
На другой день, с утра, графская кухня кипела и шумела — готовился пир на весь мир. Мужчины, в том числе и Ганс, разделывали оленью тушу, немецкие фрау бегали туда-сюда, что-то чистили, резали, рубили, жарили, парили. Максимов среди них был вроде главнокомандующего. Он прохаживался по кухне и отдавал всякие распоряжений, и фрау его понимали с полуслова. Остальные наши орлы, кто был свободным, приводили себя в порядок. Кто брился, кто стригся, кто менял подворотничок или драил кирзовые сапоги, хотя заставить их блестеть еще никому не удавалось. И каждый, проходя мимо кухни, глотал слюнки. Запахи оттуда распространялись самые разаппетитные.
Я в этот день ждал машину из дивизии, однако ее не было и не было. На всякий случай я попросил Кравчука и Ганса привести в состояние боевой готовности трактор с прицепом. Не придет машина — поедем на тракторе. Задерживаться здесь, в Кунцендорфе, нам нет никакого резона.
Перед обедом вышел из своей комнаты заспанный Горохов, решил искупаться. Мы подошли к пруду, доктор разделся догола и бултыхнулся с мостика в воду. «Тёплая, как щелок!» — крикнул, заплывая на середину. Скоро он вылез, снова оделся, и мы пошли обратно. «Ну как?» — спрашиваю. «А ничего!» — отвечает доктор. Когда мы воротились, все было уже готово. Сначала, признаться сказать, мы хотели собраться в графской столовой, где граф генерал-лейтенант принимал всяких заезжих гостей, но там было душно, и я распорядился вынести столы на свежий воздух.
Сказано — сделано. Поставили столы прямо в аллее, под дубами и липами, уселись друг против друга — нас двенадцать человек да немцев (вернее, немецких фрау, потому что из немецких мужчин, кроме Ганса, никого не было) человек восемнадцать. Кто помогал, кто не помогал — все пришли. «Пяти-то литров спирту будет мало?» — шепчу Кутузову. Тот смеется: дескать, не беспокойтесь, товарищ лейтенант, я обо всем побеспокоился.
Наконец подали жареную оленину, зазвенели фарфоровые тарелки, их принесли из дому сами фрау, потому что весь свой фарфор, как все серебро и золото, фрау графиня с собой в Швейцарию захватила. Максимов, раскрасневшийся у плиты, но довольный, весь какой-то праздничный,— Максимов прошелся вдоль столов, интересуясь, всем ли хватит тарелок и жаркого, и, не снимая передника, наконец пристроился на краешке, поближе к кухне. Он и тут не забывал о своих служебных обязанностях. Мужчины налили сначала немецким фрау, потом себе, доктор мигает мне, чтобы, значит, я речь толкнул, а я, признаться сказать, не мастер, отродясь не доводилось, говорю ему: «Давай ты, у тебя лучше получится!» Доктор встает за столом, приосанивается, просит тишины и начинает: «Дорогие товарищи! Либе геноссе!» — И пошел, и пошел… Слово по-русски, два по-немецки. Нашим орлам все эти слова из газет известны, немецким же фрау внове, но, гляжу, и те и другие навострили уши, слушают.
К сожалению, я не могу передать в точности замечательную речь доктора Горохова. Но общий смысл я запомнил, потому что общий-то смысл был правильный, я об этом и самому доктору сказал, уже на другой день, в дороге, где-то между Бреславлем и Лигницей. Ты молодец, сказал я, тебе бы не доктором, а замполитом служить.
Доктор сначала коснулся войны и ее последствий. Германия, во главе которой стояли самые отъявленные авантюристы, причинила миру, особенно Советскому Союзу, жестокие и ничем не восполнимые потери, и должна нести наказание. Конечно, гитлеры приходят и уходят, а германский народ, государство германское остаются. Это правильно, и мы, собравшиеся здесь советские солдаты и офицеры, целиком и полностью разделяем эту точку зрения. Но,— в этом месте доктор сделал паузу,— но и оставшийся немецкий народ должен отвечать. И отвечать сполна, пусть всем будущим поколениям, которые придут на смену нынешнему, неповадно будет унижать, грабить и просто уничтожать чужие народы. Что касается нас, советских людей, то мы всегда хотели