и баюкала. Хорошую куклу баюкала. Настоящую.
Будько, Сорокин, Максимов, Кравчук, доктор — все. написали письма. Кто матери, кто жене, кто брату или сестре. Один Кутузов не написал. Не получил — не от кого было получать и не написал — некому было писать.
Пока мы читали письма и писали ответы, младший сержант устроился в сторонке, на берегу пруда, и привел в порядок свою гимнастерку — как будто собирался не сено косить, а свадьбу справлять. Я полсел к нему, угостил сигареткой. «Не унывай,— говорю,— вот кончим здесь все дела, поедем в мою деревню, там женишься и будешь жить припеваючи».— «А какая она, деревня ваша, товарищ лейтенант?» — усмехнулся Кутузов. Вижу, грустно парню, а все равно держится, не хочет раскисать. Есть, говорю, в нашем крае такой-то район И такой-то колхоз, земли — на машине за день не объедешь, луга — коса не берет, до того густы травы, да вдобавок леса березовые, леса сосновые, озера чистые-пречистые — всего за глаза. Поедем, мужиков у нас маловато осталось. А Кутузов посмотрел на меня серьезно так и говорит: «Спасибо, лейтенант, меня своя земля ждет. Смоленская. А что касается мужиков, то они по всей стране сейчас поредели, как леса после дурной рубки». Он надел свою приведенную в порядок гимнастерку и пошел поторопить Кравчука и Ганса. Надо было ехать на сенокос.
— Вы поезжайте, не задерживайтесь, а мы с доктором в Гросс-Вартемберг по-быстрому слетаем, может, газеток раздобудем,— крикнул я вслед Кутузову.
Гросс-Вартемберг — небольшое местечко с кривыми улочками, все сплошь под красной и желтой черепицей. Жителей не густо, как и всюду сейчас в этих местах. Одни подались в Швейцарию — свежим воздухом дышать,— другие переметнулись в английскую и американскую зоны оккупации. Остался в основном трудящийся люд, которому бежать некуда. К нам эти трудящиеся попривыкли и уже не шарахаются, не прячутся от нас в подвалах, как вначале. Битте,— говорю по-немецки,— где здесь руссише зольдатен? Немецкая фрау, к которой я обратился, высокая и худая, в чем только душа держится, остановилась на тротуаре, посмотрела на нас с доктором без всякого интереса. «Эс ист дорт!» — и показала в глухой переулок. «Данке!»— говорю и сворачиваю в тот переулок, небенштрассе по-немецки.
Доктор сидел, откинувшись на мягкую спинку коляски, и одобрительно мотал головой. Дескать, правильно шпрехаешь, лейтенант, молодец.
Не успели мы проехать по небенштрассе и десяти шагов, как увидели уютный кирпичный домик, утопающий в вишеннике, и рядом солдата с закатанными до локтя рукавами. Он сидел на крыльце и скреб штыком молодую картошку.
— Тпр-ру! — остановил я сытых гнедых.
Гарнизон Гросс-Вартемберга на поверку оказался еще малочисленное, чем наш, кунцендорфовский. Пятеро солдат, шестой командир, старший лейтенант, глава трофейной команды, суровый с виду мужик лет сорока пяти, усатый и носатый. Выйдя на крыльцо при полном параде, то есть в портупее и с пистолетом на боку, он сначала мельком глянул на наши погоны, потом с радости полез было целоваться, но раздумал и просто приложил руку к фуражке.
Пригласил нас к столу, который стоял здесь же, во дворе, под вишнями, попросил сигаретку — свои вышли,— и стал извиняться, что нечем угостить дорогих гостей. Ни выпить, ни закусить.
— Если вам, ядрена мать, какого барахла надо, так вы скажите,— говорит.
— А чего нам… — начал было я и вдруг вспомнил.— Слушай,— говорю,— нет ли у тебя здесь случаем хорошей куклы, чтобы, знаешь, глаза открывала и закрывала и разные слова говорила, пусть немецкие, шут с нею.
Старший лейтенант, добрая душа, даже опешил поначалу. «Куклы?.. Не помню… Куклы, кажется, не попадались… Загибенко, ходь сюда! — крикнул часовому, а когда тот вошел и, приставив карабин к ноге, вытянулся по стойке «смирно», продолжал: — Ты, Загибенко, случайно не видал здесь куклы? Открывающей и закрывающей глаза и говорящей по-немецки?» У меня и сердце остановилось. На память пришла Манюшка, которой такая кукла и во сне не снилась, так захотелось мне заиметь ее, так захотелось... А Загибенко: «Никак нет, товарищ старший лейтенант, никаких закрывающих глаза и говорящих кукол на нашем складе не попадалось!» Старший лейтенант даже подраетерялся малость. И то взять в расчет: любого барахла навалом, а кукол нет. «Ладно, лейтенант, ты, если для дочки, так вот, возьми на платье… По нынешним временам платье ей, может быть, нужнее, чем кукла… Смотри, красота какая!» Развернул я, смотрю, и правда красота — голубые цветы на синем шелке так и переливаются. Взял — пригодится, думаю, моей Манюшке, когда подрастет, невестой станет, а сам все о кукле жалею. Если бы еще и куклу, пусть самую обыкновенную, вот бы дочке моей была радость! А ты покопайся на досуге,— говорю Загибенко,— может быть, где и затерялась, а?
На обратном пути доктор все время тыкал взгляд в газеты, которые мы раздобыли у начальника трофейной команды. Я спросил, что он вычитал в тех газетах хорошего,
— Демобилизация,— отвечает,— Москва, Ленинград, Минск, вся страна готовится достойно встретить воинов-победителей. И все хозяйство, понятное дело, переводится на мирные рельсы. Вот послушай: «Необходимо широко развивать производство разных художественных изделий для украшения домов колхозников. Особенно большое место должна занимать художественная керамика…» Чуешь? Уволимся из армии, разъедемся по домам и займемся художественной керамикой… Как ты на этот счет? — И подмигнул одним глазом.
1 августа 45 г.
Конечно, художественная керамика — это хорошо, однако, нас больше всего интересовала Конференция Глав Трех Великих Держав.
Мы снова разжились газетами и вечером, после ужина, устроили громкую читку. Читал доктор Горохов, читал так, что, будь здесь сам Левитан, он не смог бы прочитать лучше. Дело происходило на крыльце графского дворца. Мы расселись кто на ступеньках, кто на перилах, дымили сигаретками и самокрутками, слушали, мотали на ус.
«…Уже сам факт встречи Генералиссимуса И. В. Сталина, президента Трумэна и премьер-министра Черчилля привел врагов мира в немалое уныние. Провал надежд на то, что встреча не состоится, вызвал прилив бешенства и злобы среди адвокатов Гитлера, враждебных делу мира и безопасности…»
— А где же они были во время войны, эти адвокаты? — не удержался обычно молчаливый Сорокин.
— А черт их знает, где они были! Во всяком случае, в окопах я таких не встречал,— сердито буркнул Кутузов, мутя воздух махорочным дымом.
— Тихо, ребята, не мешайте… Разговорчики потом,— проворчал, как всегда, серьезный Кравчук.
Все снова попритихли.