Читать интересную книгу Баланс столетия - Нина Молева

У складывавшегося режима было множество путей самоутверждения и среди самых верных — система домоуправлений. Схема отличалась предельной простотой.

Каждый человек должен иметь удостоверение личности (до паспортов еще дело не дошло). Удостоверение следовало предъявлять и отмечать «по месту жительства». Пресловутая прописка! Если она отсутствовала, при любой случайной облаве, при простом посещении квартиры участковым милиционером можно было оказаться в камере предварительного заключения — до «выяснения личности» и просто быть высланным неизвестно куда и на каких условиях. Зато желанная прописка в свою очередь предполагала представление вороха различных справок, прежде всего с места работы, и постоянный надзор.

К тихой, незаметной «домоуправленческой», как ее называли, паспортистке стекались и все сведения по внешнему наблюдению за жильцами — от дворников, уборщиц, слесарей. Только безукоризненно выполняя доносительские функции, все они могли рассчитывать сохранить за собой работу и — жилую площадь. У них самих тоже не было никаких прав — они тянулись в Москву со всех концов страны от беды. Раскулачивания, голода, несчастья, постигших по той же «классовой» причине родных.

Паспортистка ежедневно передавала собранные сведения участковому наблюдателю из милиции или ЧК. Ее рабочее место также зависело от доносительства, старательности и преданности — каждому начальнику, представителю власти. Какой смысл в этих условиях имела смена квартиры и места жительства?!

А биография Михаила Молева могла навредить положению семьи. Здесь была и связь с кубанским казачеством, и принадлежность к титулованному роду выходцев из Словении, располагавших землями в Галиции. Единственная надежда основывалась на том, что в Москве не знали подобных тонкостей, хотя время от времени и интересовались происхождением необычно звучавшей, русифицированной фамилии.

Михаил Алексеевич закончил Высшее мукомольное училище в Одессе, где жил у дальних родственников — в семье вице-губернатора Капишевского. Но бежать из России с Капишевскими не захотел. Был в армии — какой?.. Оказался в Москве. Как бы то ни было, жизнь продолжалась, и Софья Стефановна не стала противиться естественному ходу событий. Ее характер сказался в другом. Не Михаил взял на себя ответственность за юную супругу и ее мать — Софья Стефановна сочла своим долгом позаботиться об их будущем.

Сначала выбор пал на сельскохозяйственные специальности — там было меньше всего претендентов, студентов ждали. Их даже поддерживали продуктами — обстоятельство немаловажное в голодающем городе. Институт народного хозяйства к тому же находился сравнительно недалеко от квартиры, которую удалось получить. В заводском кооперативе инженер Молев, имевший к тому же с 1915 года права шофера и автомеханика, нашел место слесаря на авторемонтном предприятии. И в институт, и на работу надо было добираться пешком.

Учеба в институте позволяла в графе социальная принадлежность писать «учащийся». В новом государстве это многое объясняло и многое предоставляло.

На возраст Софьи Стефановны не обратили внимания — ей едва исполнилось сорок. В Стране Советов полагалось учиться всем: Софья Стефановна редко появлялась на лекциях, но без труда сдавала экзамены. После Сорбонны это было просто. Может быть, именно поэтому она предложила детям перейти на более интересный, с ее точки зрения, только что открывшийся энергетический факультет. Специальность инженеров-электриков увлекла молодых супругов. К тому же Софья Стефановна была давно знакома с профессором Карлом Адольфовичем Кругом, основавшим этот факультет. Они встречались на конференциях в Варшаве и Париже. Профессор бывал в ее доме и в Москве. В семейной библиотеке хранились труды Круга по теоретической электротехнике с дарственными надписями профессора. Добившись, наконец, открытия самостоятельного Московского энергетического института, Круг распорядился принять в числе первых студентов чету Молевых. Теперь до института им приходилось каждый день добираться два часа: Замоскворечье — Лефортово.

NB

1920 год. Октябрь. Армия Врангеля потерпела поражение у Каховки и отступила к Крыму.

11 ноября. Красная Армия взяла последнюю полосу Юшуньских укреплений армии Врангеля. Врангель издал приказ об эвакуации.

Три дня на 120 судов грузили воинские части, семьи офицеров и гражданское население. Ни одно государство не предоставило пристанища русскому флоту. Исключение составил самый северный порт Туниса — Бизерта. 14 февраля 1921 года головной корабль эскадры «Георгий Победоносец» бросил там якорь.

Последующие четыре года корабли стояли в бухте Каруба. Эмигранты жили на самом «Георгии Победоносце», где находились русская церковь, школа и лазарет, а также в морском корпусе и лагерях.

6 декабря. Афиша: «Народный Комиссариат Просвещения. Дворец искусств. Большой зал Консерватории (Большая Никитская). В понедельник 6-го декабря Россия в грозе и буре. Вступительное слово А. В. Луначарский. Выступят: Адалис, Андрей Белый, Валерий Брюсов, Ада Владимирова, Сергей Есенин, Рюрик Ивнев, Михаил Козырев, Иван Рукавишников, Борис Пастернак, Иван Новиков, Д. Туманный, И. Эренбург. Артисты: А. Коонен, Церетели прочтут произведения А. Блока, Вяч. Иванова, Н. Клюева и др. Начало в 8 вечера».

* * *

Деникин продержался в Симферополе меньше года и вынужден был передать командование войсками Врангелю. Единственный снимок Микеле-Михаила, который останется в семье, был сделан в лучшей «фотографической мастерской» этого города. Строгое тонкое лицо с неулыбчивым взглядом. Суконная косоворотка. Из тех, что носили русские студенты. На обороте — даты пребывания в Крыму: 5 октября 1920-го — 4 ноября 1921-го.

В семье говорили: был под Перекопом. Подробности стерлись из памяти. Бои за Перекоп развернулись в ночь с 7 на 8 ноября. Турецкий вал. Юшуньская позиция. 12-го — штурм Чонгарских позиций.

Бегство Врангеля было настолько стремительным, что о сколько-нибудь полной эвакуации говорить не приходилось. К тому же Михаил лежал с обмороженными ногами: в Крыму стояли 10-градусные морозы. С постели ему удалось встать через год. Дальше путь мог лежать только на север. Получилось — в Москву.

Но записная книжечка с золотым обрезом, в потертом сафьяновом переплете (скорее всего, захваченная из дома) выдавала интерес к тому, что происходило в Италии: прорыв фронта германцами, австро-венгерское наступление, переправа через Пьяву, на которой стоит Беллуно… А сама Беллуно? Что сталось с домом у Нового моста? И дальше — названия улиц (в Беллуно?). Дорога в Витербо. Набросок крестьянского дома среди виноградников. Неуверенный. По памяти…

Все уходило в прошлое. Физически ощутимо, как «берега за кормой парохода», — скажет впоследствии Михаил Стефанович Белютин.

NB

1921 год. Январь. В. Ф. Ходасевич. Письмо из Петрограда.

«Живем в „Доме искусств“… По разу в месяц полагается на каждого ванна — нечто мраморное, наполненное горячей водой… Я до сих пор не добился перевода своего пайка и за все время получил из „Всемирной литературы“ 17 ф[унтов] муки, 7 ф[унтов] крупы да 17 ф[унтов] мяса. Это за два месяца! У меня даже карточки хлебной нет!.. Здесь делают шоколад из подсолнечной шелухи и без сахара. Горький меня угощал им».

Весной в Москве состоялся III Конгресс Коминтерна. Рабочим языком Коминтерна был немецкий. На немецком же для делегатов была поставлена в цирке на Цветном бульваре «Мистерия буфф» Владимира Маяковского. По словам переводчицы Риты Райт, «спектакль шел в море разноцветных огней, заливавших арену то синей морской волной, то алым адским пламенем. Финальное действие развернулось в победный марш нечистых и парад всех участников спектакля под гром „Интернационала“, подхваченного всей многоязыкой аудиторией».

Август. Записи Андрея Белого о кончине А. А. Блока. Петроград.

«В 6 ½ часов состоялась панихида по Блоку… народу было не больше, чем вчера; несколько десятков человек: почти никого из литераторов… Павел Елисеевич Щеголев сказал мне: „Ведь вот можно было думать, что Блок жил в палатах; из скромной комнатки выселяли его; сколько ему приходилось бегать по исполкомам!“

Еще штрих: Щеголев вспоминал, что в эпоху германской революции Блок был полон еще воодушевления; еще в 1920 году (весной) он верил только в „революцию духа“, говоря, что только она смоет мещанство, съевшее революцию; она и будет революцией собственно; а с лета 1920 года он уже угрюмо вообще замолчал; и слово „революция“ не произносил».

20 октября. Ф. И. Шаляпин — дочери. Рига.

«…Мои русские компатриоты, убежавшие из родной страны в самое тяжелое для народа время, как озорные верблюды, брызжут грязными выделениями слизистых оболочек носа куда и как попало. Жалко мне этих бедных, убогих эмигрантиков. Никогда еще так ярко они не показывали мне свое ничтожество, и я думаю, Россия совершенно ничего не потеряла с уходом из нее этих чучел с большими животами и маленькими головками!»