– Результат сообщу тебе завтра. Время терпит.
Вальтер поблагодарил его, подождал немного, пока освободятся доноры, и ушел с ними, размахивая в воздухе, чтобы они скорее высохли, четырьмя картонками, где была написана фамилия и группа крови каждого из них. Гармония у себя в реанимации уже многое успела сделать за это время.
– Я тебя сменяю, – сказал Вальтер. – Можешь возобновить обход.
Кусочек пластыря на кончике правого указательного пальца мешал. Он сорвал его. И занялся невидимой веной самой очаровательной девушки с санитарной машины – брюнетки с длинными волосами и загорелым лицом. Вата, которой он протер ей сгиб локтя, сделалась черной.
– Извините, – сказала девушка. – Сейчас у нас практически нет никакой возможности вымыться, а работа грязная.
– Прекрасно понимаю. А как дела вообще?
– Сейчас не так уж плохо, только слишком далеко приходится ездить. Противник отрывается.
Она помолчала немного, глядя, как стекает во флакон ее кровь, потом, словно устыдившись, опять вернулась к теме гигиены:
– Самое неприятное – это ощущать себя грязной. Когда случайно попадается какой-нибудь ручеек, то лишь окунешь в него зад, а на большее и не рассчитывай.
– Это уже неплохо, – сказал Вальтер. – У нас-то сейчас под боком озеро. А так и нам иногда приходится тяжко.
Он тоже стал смотреть на кровь, торопливыми каплями стекавшую во флакон. Слово, которое употребила девушка, надо сказать, прозвучавшее вполне естественно, заставило его подумать о Гармонии – ассоциация столь предсказуемая, что это поначалу развеселило его. Одно время госпиталь находился в сухом горном районе, куда воду привозили в грузовике-цистерне и распределяли очень скудными порциями. Он невольно улыбнулся, представив себе Гармонию, совершающую туалет при помощи простого ведра, причем, наверняка весьма ловко и искусно, потому что всегда, когда он ее видел, она была аккуратной и гладкой, как галька, с туго натянутой кожей, похожей на хрупкую статую, вид которой почему-то ассоциировался у него с чем-то совершенно противоположным смерти, которая вот уже сколько месяцев описывала круги вокруг него.
Физическому желанию обычно несвойственна ироничность, и он совершенно естественно размечтался о нежных интимных местах Гармонии, внешне вроде бы созданных лишь для удовольствия, но на самом деле они имеют в конечном счете иное предназначение и вызывают одновременно чисто детское отвращение и желание близости. При этом возникает отчетливое ощущение «другого», некоего странного чудовища, где обнаруживаешь одновременно и жизнь, и смерть, жизнь-смерть, сладостную жестокость. К Вальтеру такие мысли по поводу Гармонии приходили, конечно, не впервые, но в его сознании верх всегда одерживал обобщенный образ этого совершенного, независимого существа, живущего в таком явном мире и согласии с самим собой, что созерцание его не могло вызвать никакого иного чувства, кроме нежности. Он поискал ее глазами сквозь зазор между пологами палатки. Гармония в этот момент двигалась своей стройной, грациозной походкой от десятого к восьмому, скорее деловитая, нежели обходительная, преисполненная какого-то бесконечного внимания, преклонения скорее перед творением, нежели перед Богом или его святыми.
Он прогнал эти мысли. Любить, когда у тебя столько работы, было бы чрезмерной роскошью. Он остановил забор крови на двухстах граммах. В конце концов, этой девушке, которой предстояло отвозить в тыл по ухабистым дорогам раненых, почти полный запас крови в венах при выполнении этой задачи будет отнюдь не лишним.
– Вот и все. Благодарю вас. Кто следующий?
Вальтер проделал то же самое со всеми остальными донорами, с удовлетворением окинул взглядом увеличившийся запас свежей крови, сходил к обоим прооперированным, которые, проснувшись и обретя жизнь, казалось, не слишком жалели об отсутствующих у них частях тела – времени для этого у них будет еще достаточно. В палате царило своего рода тревожное затишье. Шумы снаружи стихли. Было четыре часа. Новых поступлений в реанимацию не было уже давно.
Вальтер ходил взад-вперед, словно мучаясь от безделья, и совершал в уме сложную работу. Он вспомнил, что последняя поясничная пункция у десятого была еще больше окрашена кровью, чем предыдущая. Внутреннее кровотечение продолжалось – в этом можно было не сомневаться; спокойствие больного, которое после не слишком безупречной и грубой анестезии пришло на смену возбуждению, ровным счетом ни о чем ему не говорило. Эта история, в которой с самого начала все было непонятно, не могла кончиться хорошо. Он был в этом уверен. А если бы у него и оставались какие-то сомнения на этот счет, то один только взгляд на сосредоточенное лицо Гармонии, снова измерявшей давление десятому, сразу бы их развеял. Он подошел к ней.
– Ну что, плохо?
На лице ее появилось выражение досады:
– Падает.
Он проверил пульс. Никакого или почти никакого. Даже персты феи не обнаружили бы в этой лучевой артерии сколько-нибудь ощутимой пульсации. Он стал тщательно прослушивать стетоскопом сердце. Оно билось небольшими, слабыми очередями, после которых следовали долгие паузы. О предкоматозном состоянии свидетельствовали также бледность кожного покрова, резко заострившийся нос, ввалившиеся щеки. Вальтер долго стоял, опустив в задумчивости вдоль тела руки, у постели больного. Несколько раз он ловил на себе взгляд Гармонии, который раздражал его.
– Слишком поздно. Что я могу тут поделать? Сделай ему укол камфоры да еще, пожалуй, внутривенно строфантин.
Она отошла и быстро приготовила шприцы, вернулась. Укол в вену он сделал сам, пока Гармония вводила больному шприц в мышцу. Все равно как мертвому припарки, подумалось ему. Можно, конечно, ломать комедию с кислородом, произвести массаж сердечной мышцы, но это ничего не изменит. У него внутримозговое кровоизлияние. Я могу отсасывать кровь с помощью пункции, как делал это уже дважды, но кровотечение все равно будет продолжаться. Произвести трепанацию черепа? Но человек умирает. А как найти кровоточащий сосуд? С помощью чего? Бедняга был наверняка пьян и в таком состоянии умудрился попасть под колеса грузовика, а теперь вот умирает. Тут я ничем не могу помочь. В то же время он корил себя за анестезию, которую распорядился сделать несколько часов назад и которая, возможно, ухудшила общее состояние пациента. Мы действуем, как полоумные, потому что у нас слишком много дел и потому что чего-то не понимаем. А с другой стороны, если не эта сделанная вслепую анестезия, то что тогда? Тут он вдруг пришел к выводу, что будет лучше для всех, если он перестанет мучиться угрызениями совести: он ведь старался сделать как лучше.