Уверенный, что завтра ему все же удастся попасть внутрь, он решил пораньше лечь спать. Он бросил последний взгляд на повозку, из которой Халида сегодня вечером не выходила, поскольку исправленная дверца не открывалась, и закрыл глаза, согреваемый с одной стороны густой шерстью Волка.
Наутро полный решимости охотник собрался войти в распахнутые ворота Обители вместе с Нажудином, но получил неожиданный отказ.
– Ты воин, Свет! Твое дело впереди – готовься к бою. А я когда-то был купцом. Пойду торговаться. За нашу Повелительницу я выжму из Обители не меньше половины ее запасов золота.
Свет поразился:
– Какое золото?! Как ты можешь сейчас думать об этом?
– Мы же пришли торговаться, – хитро прищурился Нажудин; черты лица парса тут же ожесточились, – если Халида сегодня умрет, мы погибнем рядом с ней. Все… кроме них.
Он показал на Бензира со спасенной Светом от рук насильника девочкой и продолжил:
– Они расскажут племени о нашей смерти и отвезут выкуп, – он осадил жестом вскочившего на ноги поэта и опять улыбнулся, поворачиваясь к охотнику, – но ты ведь не допустишь нашей смерти?
Свет решительно потряс головой:
– Нет! Или… я умру рядом с вами.
Нажудин снова улыбнулся ему, повернулся и исчез в Обители с двумя соплеменниками. Ждать их пришлось недолго. То ли Нажуддин действительно умел хорошо торговаться, то ли мастера Дао не жалели золота ради очередной жертвы, но вышли парсы из ворот, покачиваясь под тяжестью мешков с золотом.
Надежно закрепив их на лошадях, парс в нерешительности остановился. Он понимал, что поэт ни за что не согласится остаться здесь. Да и как он сможет рассказать племени правду, не увидев все собственными глазами? Только теперь до Нажудина дошло, что Предводительница обрекла Бензира на не менее великий, но более горький подвиг – остаться в живых, когда рядом умирают соплеменники. Но и оставить золото под охраной одной лишь маленькой девочки он не мог.
Свет правильно понял его замешательство; он посадил юную парсиянку на коня и велел Волку охранять эту пару до его возвращения. Охотник был настолько уверен в благополучном завершении миссии, что верный пес не почувствовал в его голосе ни капли тревоги. Волк распахнул в зевке громадную пасть и сел рядом с конем, который испуганно покосился на него.
Наконец Предводительница, окруженная молчаливой толпой, в которой постарался затеряться Свет, вступила в древнюю Обитель Дао. Пересекая створ ворот, молодой охотник почувствовал, как потеплел, согревая его грудь, талисман рода. Казалось две незримые силы соприкоснулись в это мгновение – и отступили, равные по своим возможностям, или не враждебные по сути.
Мастера Дао встретили их на площади, вымощенной огромными плитами горного камня. Площадь занимала весь центр Обители. На простой каменной скамье, отшлифованной до блеска задами неисчислимых поколений мастеров, сидели сейчас двенадцать человек.
– Значит, – обреченно подумал охотник, в глубине души надеявшийся встретить тут мастера Ли, – учителя нет в живых, и его место занял новый мастер.
Он обвел взглядом неподвижно сидящих адептов Дао и отметил для себя двоих, сидевших в центре полукруга. Один – седобородый старец – печально смотрел на вышедшую вперед Предводительницу. Казалось, в его сухом от старости теле живут лишь эти глаза. Второй – крепкий смуглокожий мужчина средних лет, сквозь простую одежду которого угадывались тугие узлы мышц – подался всем телом вперед, пожирая взглядом будущую жертву.
На площади установилась тишина; в ее центре, ничуть не смущаясь мужских взглядов, которые буквально раздевали ее, с гордо поднятой головой стояла Халида. Две враждебные силы – с одной стороны двенадцать невозмутимых мастеров Дао, а с другой – наполнившиеся гневом парсы, замерли, словно ожидали какого-то сигнала. Свет не торопился, отдавая инициативу мастерам, в глубине души надеясь, что постигшие учение Дао все-таки не окажутся убийцами невинных девушек; что под фразой «принести в жертву» кроется что-то совсем не гибельное для красавицы-парсиянки.
Наконец смуглокожий мастер встал, собираясь направиться к Халиде. В его хищном взгляде, в каждом нетерпеливом движении охотник читал – нет, его надежды напрасны. Мастера действительно запятнали кровью великое учение. И нет им прощения! Толпа парсов всколыхнулась, и в тот же миг, раздвигая своих новых товарищей широкими плечами, вперед вышел Свет.
Он держал в руках обнаженную саблю. Легкими шагами обогнув Предводительницу, он встал перед ней. Затем, обведя еще раз взглядом мастеров, вонзил в едва заметную щель между громадными плитами клинок и бросил вызов прямо в лицо смуглокожему, застывшему перед ним с недоуменной и снисходительной улыбкой. Причем последнего в этой ухмылке было неизмеримо больше.
– Найдется ли среди вас воин, который, прежде чем убить беззащитную девушку, сразится со мной?
Сабля, от которой Свет оторвал с последним словом ладонь, задрожала. Она гневно зазвенела, словно не это движение, а слова охотника заставили благородную сталь заполниться презрением к людям, предпочитающим убийство женщин честному поединку. Здоровяк напротив хищно усмехнулся и повернулся к седобородому:
– Стоит ли тратить время на него? Или пусть великий Дао сам накажет дерзкого!?
Тот неопределенно пожал плечами, как бы разрешая смуглокожему самому задать вопрос основателю Обители.
– Назови свое имя, дерзкий, перед тем, как умереть.
– Родичи звали меня Светом.
Седобородый мастер едва уловимо вздрогнул.
– Ну что ж, – смуглокожий, казалось, развел руками.
Однако опытные взгляды мастеров проводили полет молнии Дао, которая должна было прервать и речь незнакомца, открывшего было рот, и его жизнь. И тут же вскочили, когда стальная молния, прежде никогда и нигде не знавшая преград, вдруг отскочила от широкой груди охотника и жалобно звякнула, разлетаясь на множество осколков. Лишь старец остался на своем месте, продолжая пристально рассматривать охотника.
Свет, усмехнувшись, медленно вытянул из потайного кармана свою молнию. Заодно он погладил, мысленно прося прощение у талисмана, который подставил под сокрушительный удар. Сила Владимежа оказалась, по крайней мере, не меньшей.
– Готов ли ты тоже принять дар великого Дао?
Смуглокожий, может быть, в первый раз в жизни испугался, даже побледнел. Рядом вдруг, неожиданно и для него и для Света, неосмотрительно пристальней вглядевшегося в лицо мастера, оказался седобородый, едва достающий макушкой до плеча здоровяка. Охотник уже вспомнил, как звали старейшину Обители. Это был мастер Дамир, об искусстве которого с восхищением говорил учитель. Сам охотник, как бы ни был велик в постижении учения Дао Дамир, восхищаться этим человеком не мог. Ни тогда – в первый раз услышавший о нем; ни теперь – увидевший живую легенду собственными глазами. Как можно было восхищаться человеком, поощрявшим, или, по меньшей мере, не противившимся убийству невинных девушек?!
Мастер Дамир между тем обратился к нему:
– Я не знаю, какой силой обладаешь ты, Свет, но обещаю тебе, что все вы, – он обвел рукой толпу парсов, – уйдете отсюда живыми и невредимыми, если ты победишь одного из нас в честном поединке.
Старый мастер с особым нажимом произнес слово: «Честный!».
– А она? – Свет показал рукой на Халиду.
– Клянусь тебе, – седобородый даже немного поклонился, стукнув ладонью по собственной груди, – если сегодня ты победишь, Обитель не примет больше ни одной жертвы.
– Я верю тебе, мастер, – Свет тоже поклонился, но голос его был лишен всяких эмоций.
Он одним резким движением выдернул из камней саблю и протянул ее Предводительнице. Затем он снял с себя парсийский костюм, который одел только сегодня утром; рубаху, которая еще помнила запах родной земли. На мгновенье запнувшись, он медленно стянул с себя талисман, и тоже протянул девушке. Теперь охотник мог противопоставить не выбранному пока противнику только собственные мышцы, умение да холодную ярость, которая тоже являлась грозным оружием. Для умевших пользоваться ею, конечно. Свет умел.
Он повернулся к противникам, слыша за спиной восхищенный шепот парсов, которые – даже пожелай они того – не смогли бы отыскать хоть одного, даже самого малейшего изъяна в его могучей фигуре. Охотник едва сдержался, чтобы не поиграть мускулами – ведь позади стояла самая красивая девушка, какую он видел в своей жизни, а ему не исполнилось даже восемнадцати…
Вместо этого он сурово уставился на мастеров – сначала ну ту десятку, что сейчас опять усаживалась на каменную скамью – а потом на двух, что, в свою очередь, рассматривали его. Он не желал сейчас лишь одного соперника – мастера Дамира. Не потому, что воспылал к нему вдруг симпатией; нет – единственно в память об учителе, который старого мастера искренне уважал. К тому же Дамир сейчас предложил то решение, которого сам Свет и добивался.