Сейчас, спустя почти двадцать лет после революции на толкучках можно было купить все, что угодно. Были бы деньги. Торговали даже оружием. На рынках, в скобяных развалах, среди старых гвоздей, мятых котелков армейского образца, кусков олова для паяния и лужения, ржавых скоб, связок ключей, замков, слесарных и столярных инструментов, побывавших в работе, иной раз валялась позеленевшая латунная гильза от стреляного патрона трехлинейки, нагана, браунинга, парабеллума, обрывок пулеметной ленты. Игрушка? Нет. Своеобразная рекламная вывеска: здесь торгуют оружием и патронами.
Следовало только присесть, порыться в «товаре», посмотреть одно, другое, прицениться — словом, обнюхаться, развязать язык безразлично-сумрачному хозяину всей этой малоценной дряни. Поговорив о том, о сем, о ценах на муку, на сукно, о решениях Культпросвета, о недостатках протекционной системы, о том, что заготовки древесной коры для голодающих Советской властью снова пущены на самотек и о том, что зимой-то уже наверное что-то стрясется, можно было перевести разговор на дело — сначала обиняками, потом и напрямик.
Дело не простое. Если удавалось не спугнуть продавца, то личность покупателя проверялась. Если человеку верить было можно, совершалась сделка, не на базаре, конечно, а где-то в городе, иногда в пригородном селе, порой на довольно отдаленной железнодорожной станции. В общем, за каких-то 25 рублей при желании можно было достать ржавый, но вполне рабочий пистолет или обрез…
Но мне пока с оружием связываться было рано. К тому же, в Туркмении с этим делом еще проще. Граница рядом. И Советская власть еще разрешает кочевать племенам по обе стороны границы. И так же пропускает по традиционным путям торговые караваны. Банды бы не шастали и довольно.
Вечером, разместив заказы, я поехал в Киев. На следующее утро отдал долги «дяде и еще успел наведаться в университет, где меня уже "потеряли».
Глава 6
Как я и предполагал, оформление моей поездки затянулось. Вот уже и конец апреля, а я еще не тронулся в путь. Да, топали деньки за деньками. Как солдат в походе — пять километров в час. Можно было бы уже поискать под Киевом гадюк, но я так уже забегался, задолбался, одурел от советских чинуш-бумагомарателей, что уже решил не дергаться. Будь — что будет. Да и на природе: «Чистейший воздyх тyт и там воняет жyтким перегаром, в полях прошел пастyх Иван и надышал своим yгаpом…»
Какая уже разница, начинать ловить змей здесь или в Туркмении? Если не смогу себя пересилить, то там хотя бы у местных мальчишек прикуплю каких-нибудь малоядовитых или неядовитых змей, чтобы командировку закрыть. А уже на последнем курсе плавно отойду от темы пресмыкающихся.
Но пора ехать. Все готово. Завтра отправляюсь в неизвестность. Зачем я только ввязался в этот блудняк?
Накануне отъезда я забежал в университет. Надо было проститься с друзьями — однокурсниками и профессором Артоболевским.
Профессор меня напутствовал не совсем оптимистично:
— У меня к вам имеется просьба, — трагически молвил он, понизив голос, и в нем послышалась теплая отеческая нотка. — Просьба очень убедительная: не горячитесь. Будьте осторожны. Помните: змеи никогда не упускают случая, чтобы отомстить за свой плен.
Нечего сказать — приободрил! Так приободрил. Хоть сразу панихиду себе заказывай!
На следующий день, на перроне Киевского вокзала, куда я приехал на извозчике, была сутолока, как на базарном толчке. Хватай мешки — вокзал отходит! Ошалевшие люди хаотично метались по перрону, сталкиваясь друг с другом, разбрызгивая растоптанную жидкую грязь. У кого-то — мешок за плечами, у другого — баул или чемодан в руке, или же обернутая рогожкой пила.
На рожах следы похмелья, в буркалах ненависть ко всему миру вокруг. Перед глазами так и мелькали в круговороте кепи, ушанки, буденовки, собачьи воротники, кожаные куртки, серые солдатские шинели, армяки и зипуны.
Истеричные крики:
— Куда прешь, стерва⁈ Зашибу!
И на меня:
— Чо вылупился? Студентишко, интеллихент сраный!
Тот еще паноптикум с кунсткамерой. При Советах подобную публику звали «лимита». Прошло то время, когда таких вот красавцев периодически пороли на конюшне в позе «а ля рак». Теперь же подобный стиль общения в советском обществе является нормой жизни.
Это — отдельная песня. Везде по объявлениям требуются вальщики леса со своим лесом. Сейчас, по программе индустриализации, во многих районах страны разворачивались крупные стройки, и люди, этакие Микулы Селяниновичи с гербовыми серпами, покинув насиженные места, торопились втиснуться в вагоны, панически боясь отстать от поезда или остаться без места. А без места никак нельзя.
У всех пассажиров дальние дороги: кто едет на Урал, кто — в Сибирь, Среднюю Азию или на Дальний Восток. Широка страна моя родная…
Носит людей по стране, точно ветер поднял разный мусор — кульки и бумажки. А надо давать пятилетку в четыре года. Плюс вызубрить назубок политграмоту. Равняйтесь на Стаханова! И избежать участия в этом коммунистическом забеге не получится.
Сразу скажу, что это я такой закоренелый циник. Потому, что наперед знаю, чем все это закончится. Власти же действуют не в лоб, а намного тоньше. Берут людей на слабо. Создан и всячески поддерживается героико-романтический миф о великой перестройке мира, со всей сопутствующей ему романтикой самоотверженного труда. А так же арктических полетов, освоение пустынь, строительства нового быта и прочего…
Этим героическим мифом сейчас был полон воздух эпохи: им живут, ему верят, о нем поют песни. Везде брызжет неподдельный энтузиазм и устремленность в будущее. Надежда через тернии построить новую жизнь.
Я тоже немало побегал вместе со всеми, отчаянно боясь, что мне выдали «неправильный билет», измучился пока нашел свой московский поезд и вагон. Станционные пути были густо заняты составами различных поездов. Какая-то сутолока путей, паровозов, вагонов, людей. Посадка проходила стихийно, люди навьюченные узлами, мешками, баулами рвались в вагоны как в последний бой, у тамбуров кипели водовороты, гвалт стоял как на базаре. Даже дети сгибались под гнетом огромных мешков.
Добираться до места в невесть какую губернию мне добрых полмесяца с двумя пересадками. В Москве и Ташкенте. Перегоны дальние. В России и до революции железные дороги были удобны для пассажиров длиннейшими беспересадочными сообщениями.
А потом на местной узкоколейке мне предстоит пилить до Мары. Это древний Мерв или Марг. В сущности сейчас толком населена только восточная Туркмения — древняя Маргиана. Область более старая, чем персидское царство Ахаменидов.
Маргиана еще достаточно богата водой, стекающей с отрогов гор. Памира и Копетдага. Каракумского канала нет еще и в проекте и живительная вода еще не напоила грозные пески Каракумов. Эту ужасающую пустыню смуглокожие туземцы так и называют "Черные (то есть Страшные) пески. А Ашхабад еще только недавно был обычным маленьким кишлаком. А сейчас превратился в городской поселок.
Пробившись в вагон мимо безбилетных забулдыг, я занял полку, оставил свои вещи и вышел на перрон. Успею еще все бока отлежать. Чемодан мой, рюкзак-вещмешок и негабаритный сачок и «пинцет» — груз необременительный, с ним всюду пройдешь. А золотое грузилко пока без самонадеянного верхоглядства полежит в кармане.
Устроившись, я даже немного повеселел и теперь, словно сторонний зритель, наблюдал картины советского быта.
Шик! Блеск! Красота! Над влажным изумрудом вокзальной башенки, над темным острым шпилем ее, славя наступившую весну, то и дело вспархивали крикливые галочьи стаи. Их крики мешались с отрывистыми гудками паровозов, пассажиров и провожающих.
Словно белопарусные корабли, каравеллы и бригантины, куда-то вдаль уплывали облака. И не было им никакого дела до людской суеты, суетных земных страстей и тревог. В проемы между облаками, словно в громадные окна, проглядывала небесная лазурь — по-весеннему густая и бездонная.