Еду… Проходит ночь. Утром просыпаюсь — поезд стоит на каком-то полустанке. Выскакиваю на перрон, вижу: Алексей Николаевич прогуливается со своим помощником. Я, не раздумывая, к нему. Так и так, говорю, я бригадир с Севера, у нас идея, протягиваю газету со статьей: «Пожалуйста, очень прошу, почитайте!»
Алексей Николаевич улыбнулся, взял газету: «Хорошо, я прочитаю, на следующей остановке получите ответ…»
С волнением ждал я следующей станции. Поезд еще не остановился, а я уже спрыгнул на перрон. Помощник Алексея Николаевича дал мне московский телефон, по которому можно будет все узнать, и успокоил: «Возвращайтесь в Москву, все будет хорошо. Алексей Николаевич прочитал статью. Мы передадим в Москву, вашего звонка будут ждать».
Поезд оставил меня посреди украинской степи. В задумчивости побрел я к белому станционному домику покупать обратный билет.
В Москве меня встретили со вниманием. Поселили в гостинице «Советская» на Ленинградском проспекте.
Я попал на прием к заместителю председателя Госстроя СССР А. А. Этмекджияну, к другим руководителям. Но встречи эти оказались безрезультатными.
Шли дни, кончался мой отпуск, а серьезного разговора о подряде так и не состоялось. Тогда я попросил А. А. Этмекджияна собрать совещание.
И вот 19 августа 1963 года я выступил перед представителями высшего строительного органа страны — Госстроя СССР, его научно-исследовательских институтов. Сидели научные работники, хозяйственники, журналисты. Слушали, покачивали головами: «Бригада, подряд… Шабашка какая-то!» — и разгромили меня в пух и прах. В сердцах я крикнул тогда: «А все-таки подряд будет!»
Но до официального признания его прошло еще семь лет.
Командировка в Никель
Не прошло и двух месяцев, как мы вернулись с Ала-речки, вызывают меня в трест: «Надо ехать в командировку в поселок Никель». Объясняют ситуацию. Над действующим цехом требуется срочно соорудить тракт подачи руды. Работа трудная, нужна крепкая бригада. «Это не приказ, — говорят, — просьба», но чувствую: отказываться нельзя. Вот только как объяснить задачу людям? Как снова оторвать рабочих от дома, от семьи?
Пришел в бригаду. Худые, усталые люди. После двух лет, проведенных в палатке, люди только-только стали привыкать к нормальной жизни. Собрал рабочих, говорю прямо: «Надо ехать в командировку в Никель. Месяца на три-четыре».
— Да мы же только вернулись!
— Скажу вам так: многие кандидатуры обсуждались, но остановились на нас. Бригада нужна надежная. Работа сложная и опасная. Сами видите: зима, морозы с ветром, полярная ночь. Работать придется на высоте. Нас никто не заставляет, можем отказаться. Я знаю, что вы устали…
Совещались недолго, но решили твердо: «Надо, — значит, надо!» На этом разговор закончился. Никто даже не поинтересовался, какой будет заработок.
Наверное, это была самая трудная командировка. Не забыть ту полярную ночь: прожекторы освещают высоко поднятый над цехом металлический скелет галереи. По проекту ее надо было делать из монолитного железобетона. Но попробуй повозись с бетоном, если под галереей цех уже плавит металл, а кран может подать бетон лишь в одно место. А это значит носилки, ручной труд.
«Нет, бетон тут не пойдет», — сразу поняли ребята. Жора Николаев предложил: «А что, если попробовать плитами? Завод рядом. Если начать производство плит, задачу выполним».
Но как их монтировать? Краном удастся положить первые три-четыре. А дальше? — Дальше — лебедкой!
Инженеры согласились: «Это единственный выход».
Привезли нам плиты, и Жора Николаев, поскольку был инициатором, полез наверх. Крепкий, смелый парень. Залез, осмотрелся, кричит: «Давайте плиту!» Подали плиту, установили на нее лебедку. Честно говоря, все это делалось с большим риском. Но работа началась. Одна за другой ложились плиты. Самое трудное, однако, было в другом: при выбросах газа нас окутывало ядовитым облаком. Мы знали об этом и привязывались для страховки ремнями.
Противогазы, которыми нас снабдили, практически бездействовали на морозе, да и не привыкли мы к ним.
Когда первым потерял сознание Иван Гамаюнов, мы растерялись: медиков к нему наверх не поднимешь. Попробовали по стальным фермам нести его на себе, но он вскоре пришел в себя: «Куда тащите? Передохну немного и снова начну работать».
Такое случалось и с другими. А мне это почему-то не грозило. Возможно, помогала большая внутренняя мобилизация: организм не поддавался. Замечал это еще в тундре, когда летом тучи комаров атакуют человека. Все мазались специальной мазью, но спасения не было. Я же никогда никакими антикомариными средствами не пользовался. Посмеивался над другими: «Чего боитесь? Смотрите, комары с меня сами падают». Действительно, посидит, посидит и падает.
Жили мы в Никеле все вместе в подвале (теперь там кафе «Северянка»). Работали в три смены, и свет в подвале горел день и ночь. Посредине стоял бильярд — менялись смены, и игра не прекращалась круглые сутки. Спать в такой обстановке было, конечно, трудно, но уставали так, что засыпали сразу же как убитые.
Пытаясь беспристрастно разобраться в том, что делал, как жил и работал на Севере в те годы, хочу выделить главное: я не жалел себя ради дела, рабочие, видя это, старались следовать моему примеру. Время было такое. Работа трудная, иногда на пределе человеческих возможностей. Люди жили бедно, недоедали, плохо было с одеждой, с жильем. Чтобы поднять ребят на — действительно героический труд, требовался прежде всего личный пример. Причем иногда, казалось бы, в мелочах.
Например, у рабочего рвался левый сапог, я снимал свой, отдавал ему. Потом сапог рвался у другого, я ему отдавал правый, а сам уже ходил в двух рваных. В 1957 году приехал к нам новый начальник управления москвич Ксендзовский. Собрал бригадиров, познакомились, а потом он говорит: «Все свободны, а вы, Сериков, останьтесь». Смотрит на меня с участием и деликатно спрашивает: «Простите, что это у вас с ногами?» — «А что с ногами? Все в порядке». Ксендзовский по-прежнему смотрит на мои ноги. «А-а, — рассмеялся я. — Это вы про сапоги? Да они оба на левую ногу».
Случалось и такое: надо людей ставить копать траншею, а в ней вода. Конец зимы, температура градусов пять-шесть мороза. Был у нас в бригаде один упрямец:
— Не полезу в траншею!
— Почему?
— Давай сапоги новые.
— Да сейчас такая погода — босиком ходить, можно! — говорю.
— Вот если сам босиком пойдешь, полезу в траншею.
— Хорошо, пойду босиком. Только поспорим на двести рублей: если до обеда прохожу, то ты мне двести, не прохожу — я тебе.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});