Чсе, которым она очень гордилась: для тренировки выписывать каллиграфическим почерком двенадцать имен наугад из хранившегося в мэрии списка обладателей того или иного магического дара, чтобы потом пригласить их отведать блюда, приготовленные радетелем.
Завьер улыбнулся.
— Да?
Оливианна, должно быть, и впрямь ее самая особенная подруга. Ведь больше никто не удостаивался такой чести.
Оливианна хлопнула легкими.
— Я выбрала имя-я-я!
Ее возглас вызвал восторг у Чсе, и рука девочки моментально вытянулась. При этом она взмахнула мешочком, в котором хранились выписанные на бумажке имена. Мешочек чиркнул по горке овощей, та опасно покачнулась.
— Чсе, веди себя прилично!
Племянница обиженно надула губки, и он погрозил ей пальцем. Она опустила мешок, на сей раз ничего не задев.
— И что это за имя? Прочитай!
Маленькая ручка достала из мешочка смятый листок бумаги и гордо его разгладила.
— Джеремайя Джейсон Хоакин Джеймисон, тридцать два года, из Плюи, — прочитала Оливианна первое имя. — Дар разжигать пламя.
— Очень хорошо. Значит, мы пошлем приглашение брату Джеймисону в надежде, что ему понравится наша стряпня и он не сожжет наши цветы. Чсе, запиши мне это имя, пожалуйста.
— Я разрешила Оливианне выбрать еще, потому что она — гость.
— Ну и отлично. Выбрала?
— Луиза Сидони Херон, пятьдесят пять. Она очень старая, дядя.
— Не такая уж и старая. И каким она обладает даром?
— …пятьдесят пять, из Лукии, и ее дар в том, что она умеет изменять свой рост… максимум до пяти с половиной метров в момент измерения… до минимбум тридцати пяти с половиной сантиметров.
— Минимум. Надеюсь, мы сможем уместить ее под нашим потолком, а может, она уменьшится, и тогда мы сможем сэкономить на еде.
Чсе весело взмахнула удлинившейся рукой. Из горки овощей выкатились три темно-красные морковки.
— Он же попросил тебя не дергаться, — с укором заметила Оливианна. — Сонтейн Мелоди Игнобл Интиасар, девятнадцать лет, никакого дара у нее нет.
Он почувствовал, как по коже побежали мурашки. И откашлялся.
— Тебя кто-то подучил назвать ее имя, Оливианна?
— Пришел один дядя и сказал, что это особенное имя, — радостно произнесла девчушка.
— Это я дала ей особенное имя, — призналась Чсе и обняла подружку, при этом ее руки стремительно вытянулись через всю кухню, словно две удочки, походя развалив аккуратную пирамиду из ямса и морковок, превратив ее в желто-красную овощную россыпь.
Чудесные руки.
Что ж. Интиасар сегодня был настроен весьма серьезно. На случай, если у Завьера возникнет искушение попытаться, как сказали бы старики, сломать кукольный домик мисс Сонтейн.
— Я понял. Понял, кто для тебя особенный.
Завьер отправил маленькую оборванку восвояси, дав ей записку для матери, в которой приглашал заглянуть к радетелю, когда ей будет удобно, и поговорить с ним о еде.
* * *
Он не знал, с какой целью боги создают таких поваров, как он. И как-то решил обсудить это с Дез’ре. Если наша миссия — приносить людям радость, то мы могли бы быть кем угодно. Скульпторами. Музыкантами. Кукольниками.
— Не говори глупости, — возразила Дез’ре. — Первое, что сделала ведунья после твоего рождения — обмыла тебе рот, чтобы ты мог взять мамину сиську. Так что в нашей жизни еда — самое главное!
— А танцы?
— Ну ты скажешь! Я не умею танцевать, да и ты тоже.
Но она умела танцевать. Она умела делать многое, почти все. Он был взрослый мужчина, а до сих пор иногда испытывал трепет под ее взглядом.
Все, что он умел — это готовить еду.
Большинство посетителей наведывались к нему в ресторан в одиночку и, затаив дыхание, входили внутрь. Он поднимался на чердак и оттуда наблюдал за наполнявшими зал гостями. Он угадывал, что они хотят. Каждый гость мог привести с собой одного спутника, но люди предпочитали дождаться назначенного им часа, поэтому обычно ели в одиночестве или подсаживались поближе к другим избранным в зале. У него на глазах завязывались дружбы, страстные романы, доверительные беседы, когда женщины не таясь хватали друг друга за руки и выбалтывали старые секреты. Любовь! О, смеху было! Случалось, кто-то падал в обморок прямо в дверях ресторана или топал ногами и артачился, отказываясь садиться за стол, пока его не утихомиривали. Он не обращал внимания на подобные глупости, хотя иногда по вечерам выходил из кухни и прохаживался вдоль балкона под потолком, слушая восторженный шепот из зала. Он ненавидел эти ритуалы, но понимал, что толика театральности в его деле необходима. Люди должны были видеть, с каким тщанием он относится к своей миссии, — и он регулярно проверял, не увял ли белый гибискус в цветочном горшке на каждом столике и не погасла ли лампа с цитрусовым маслом, отгоняющая назойливых москитов.
В этом году один мужчина приводил сюда в качестве гостя трех разных женщин, надменно оглядывался и подмигивал его официанткам, а Айо стоял в дверях кухни, изо всех сил стараясь не рассмеяться.
— Этот наглый сукин сын опять здесь, Зав!
Завьер был уверен, что удача рано или поздно оставит наглеца-бабника. Предполагалось, что трапеза у избранного богами радетеля могла быть лишь раз в жизни. Ты мог долго мечтать о блюде, приготовленном для тебя радетелем. Потом наконец съедал свою мечту. После чего мог мечтать оказаться здесь еще раз. Завьер восхищался вкусом этого бонвивана: к жизни, к любви. Женщины рядом с ним казались счастливыми.
Но когда тот заявился к нему в четвертый раз, Завьер его выставил.
Он мог заниматься своим делом в любое время, но предпочитал готовить по ночам, в тишине и покое, много-много перемен блюд, которые подавались неспешно, с расчетом на то, чтобы они хорошо переваривались. Щедрые порции в глубоких тарелках, где густой соус лениво плескался, точно море в лагуне, а в следующий час он подавал нечто в форме небольшого кубика, и официантки, принося эти миниатюрные блюда, шикали на едоков, предлагая им умолкнуть и целиком сосредоточиться на вкусовых ощущениях. В его заведении превыше всего ценилась интимная атмосфера покоя. В углу зала бренчал женский инструментальный дуэт: ситар и настенный барабан, едва слышные, как жужжащие насекомые, которым Завьер позволял залетать в зал. Он всегда нанимал только музыкантов-любовников. Их чувства придавали инструментам особенно выразительное звучание.
А под потолком ресторана раскинуло крону стихотворное древо, и его яркие синие плоды болтались на ветках, точно сочные аквамарины. Стоя у себя на балконе, он видел, как в конце вечера официантки жестами указывали на дерево, и в их притихших голосах слышалась почтительность.
— А теперь мы всех приглашаем сорвать стихотворение.
Посетители встречали эти слова смехом и восклицаниями — это была его самая