1910
Весна мертвецов
Зашевелились корниДеревьев и кустов.Растаял снег на дернеИ около крестов.
Оттаявшие костиБрыкаются со сна,И бродит на погостеВесенняя луна.
Вон вылезли скелетыИз тесных, скользких ям.Белеют туалетыМужчин и рядом дам.
Мужчины жмут им ручки,Уводят в лунный садИ все земные штучкиПри этом говорят.
Шуршание. Вздохи. Шепот.Бряцание костей.И слышен скорбный ропотИз глубины аллей.
«Мадам! Плохое дело…Осмелюсь вам открыть:Увы, истлело тело —И нечем мне любить!»
1910
Бегство
Зеленой плесенью покрыты кровли башен,Зубцы стены змеятся вкруг Кремля.Закат пунцовой бронзою окрашен.Над куполами, золотом пыля, Садится солнце сдержанно и сонно, И древних туч узор заткал полнебосклона.
Царь-колокол зевает старой раной,Царь-пушка зев уперла в небеса,Как арбузы, – охвачены нирваной,Спят ядра грузные, не веря в чудеса — Им никогда не влезть в жерло родное И не рыгнуть в огне, свистя и воя…
У красного крыльца, в цветных полукафтаньях,Верзилы певчие ждут, полы подобрав.В лиловом сумраке свивая очертанья,Старинным золотом горит плеяда глав, А дальше терема, расписанные ярко, И каменных ворот зияющая арка.
Проезжий в котелке, играя модной палкой,В наполеоновские пушки постучал,Вздохнул, зевнул и, улыбаясь жалко,Поправил галстук, хмыкнул, помычал — И подошел к стене: все главы, главы, главы В последнем золоте закатно-красной лавы…
Широкий перезвон басов-колоколовУнизан бойкою, серебряною дробью.Ряды опричников, монахов и стрельцовБесшумно выросли и, хмурясь исподлобья, Проходит Грозный в черном клобуке, С железным костылем в сухой руке.
Скорее в город! Современность ближе —Проезжий в котелке, как бешеный, подрал.Сесть в узенький трамвай, мечтать, что ты в Париже,И по уши уйти в людской кипящий вал! В случайный ресторан забраться по пути, Газету в руки взять и сердцем отойти…
«Эй, человек! Скорей вина и ужин!»Кокотка в красном дрогнула икрой.«Madame, присядьте… Я Москвой контужен!Я одинок… О, будьте мне сестрой». «Сестрой, женой иль тещей – чем угодно — На этот вечер я совсем свободна».
Он ей в глаза смотрел и плакал зло и пьяно:«Ты не Царь-колокол? Не башня из Кремля?»Она, смеясь, носком толкнула фортепьяно,Мотнула шляпкой и сказала: «Тля!» Потом он взял ее в гостиницу с собой, И там она была ему сестрой.
1909
Карнавал в Гейдельберге
Город спятил. Людям надоели Платья серых будней – пиджаки, Люди тряпки пестрые надели, Люди все сегодня – дураки.
Умничать никто не хочет больше,Так приятно быть самим собой…Вот костюм кичливой старой Польши,Вот бродяги шествуют гурьбой.
Глупый Михель с пышною супругой Семенит и машет колпаком, Белый клоун надрывается белугой И грозит кому-то кулаком.
Ни проехать, ни пройти,Засыпают конфетти. Щиплют пухленьких жеманниц.
Нет манер, хоть прочь рубаху!Дамы бьют мужчин с размаху, День во власти шумных пьяниц.
Над толпою – серпантинСетью пестрых паутин, Перевился и трепещет.
Треск хлопушек, свист и вой,Словно бешеный прибой, Рвется в воздухе и плещет.
Идут, обнявшись, смеясь и толкаясь,В открытые настежь пивные.Идут, как братья, шутя и ругаясь,И все такие смешные…
Смех людей соединил, Каждый пел и каждый пил, Каждый делался ребенком.
Вон судья навеселе Пляшет джигу на столе, Вон купец пищит котенком.
Хор студентов свеж и волен —Слава сильным голосам!Город счастлив и доволен,Льется пиво по столам…
Ходят кельнерши в нарядах —Та матросом, та пажом,Страсть и дерзость в томных взглядах.«Помани и… обожжем!»
Пусть завтра опять наступают будни. Пусть люди наденут опять пиджаки, И будут спать еще непробудней — Сегодня мы все – дураки…
Братья! Женщины не щепки —Губы жарки, ласки крепки, Как венгерское вино.
Пейте, лейте, прочь жеманство!Завтра трезвость, нынче пьянство… Руки вместе – и на дно!
1909
Из «Шмецких» воспоминаний
Посв. А. Григорьеву
У берега моря кофейня. Как вкусен густой шоколад!Лиловая жирная дама глядит у воды на закат.
– Мадам, отодвиньтесь немножко! Подвиньте ваш грузный баркас.Вы задом заставили солнце, – а солнце прекраснее вас…
Сосед мой краснеет, как клюква, и смотрит сконфуженно вбок.– Не бойся! Она не услышит: в ушах ее ватный клочок.
По тихой веранде гуляет лишь ветер да пара щенят,Закатные волны вскипают, шипят и любовно звенят.
Весь запад в пунцовых пионах, и тени играют с песком,А воздух вливается в ноздри тягучим парным молоком.
– Михайлович, дай папироску! – Прекрасно сидеть в темноте,Не думать и чувствовать тихо, как краски растут в высоте.
О, море верней валерьяна врачует от скорби и зла…Фонарщик зажег уже звезды, и грузная дама ушла.
Над самой водою далеко, как сонный усталый глазок,Садится в шипящее море цветной, огневой ободок.
До трех просчитать не успели, он вздрогнул и тихо нырнул,А с моря уже доносился ночной нарастающий гул…
1909
Шмецке – близ Гугенбурга
Примечания
[1] belle Helene – Прекрасная Елена (фр.).
[2] Nocturno – Ночное, здесь – ночной пейзаж (лат.).
[3] Modernes – Модернистам (фр.).
[4] Гугенбург – ныне город Усть-Нарва (Нарва-Йыэсуу) в Эстонии, на побережье Финского залива.